Генри Стратманн
Симфония в миноре
Симфония в миноре
Стоило ему выбраться из прохода, как фасад здания справа от него рухнул от взрыва. Роббинс, брошенный на землю ударной волной, с трудом поднялся, не понимая, что происходит.
Покинутый жителями город лежал в руинах. Почти все дома вокруг были полностью или частично разрушены. Некоторые пожирал огонь, и в холодное небо валил горький черный дым. Широкая улица, на которой он стоял, была изъедена воронками и усеяна обломками досок, битым стеклом, изуродованными трупами животных. Издалека слышались неразборчивые выкрики, визг, частые выстрелы, душераздирающий свист рассекавших воздух снарядов, за которым следовали громовые разрывы.
Внезапно из-за ближнего угла вылетела лошадь, тащившая за собой коляску, и устремилась прямиком на него. Кучер, нахлестывавший лошадь, и сидевшая рядом с ним женщина с серым лицом были явно не в себе от ужаса. Роббинс отскочил в сторону; коляска зацепила его за рукав.
Не успел он отдышаться, как из-за того же угла появился тучный краснолицый господин и бросился бежать. Роббинс едва успел схватить его за руку:
— Что происходит? Толстяк вытаращил глаза.
— Отстань, болван! — гаркнул он. — Они гонятся за мной! Они всех нас поубивают!
Прежде чем Роббинс успел спросить, о ком речь, беглец вырвался и пустился наутек. Роббинс кинулся было за ним, но тут воздух вспорол душераздирающий звук. Целый квартал впереди удирающего толстяка разом обрушился. Бедняга взлетел в воздух, безумно размахивая руками, перевернулся на лету и шлепнулся, разбив голову о мостовую…
И снова раздался топот. Памятуя последние слова убитого, Роббинс стал судорожно оглядываться в поисках убежища. Ближайшим укрытием оказалась только что разверзшаяся посреди улицы воронка. Она напоминала скорее лисью нору, однако он сумел в ней уместиться, растянувшись на животе и спрятав голову. Потом, не обращая внимания на грязь, облепившую его одежду, он выглянул.
Из-за рокового угла, откуда появились экипаж и несчастный толстяк, вывернули четверо всадников. В одинаковых черных папахах на головах, коричневых рубахах, распахнутых на груди, красных кушаках на поясе, черных шароварах, заправленных в высокие военные сапоги… Вооруженные длинными шашками. Все четверо с одинаково свирепыми бородатыми лицами.
Не обращая внимания на воронку с беглецом и на отдаленную канонаду, они не спеша затрусили по улице. Расстояние между ними и Роббинсом неуклонно сокращалось. Через каждые несколько метров они останавливались и пристально вглядывались в окружающие здания, как будто кого-то искази.
Роббинс поспешно спрятал голову. Сердце бешено колотилось. До проулка, из которого он выскочил, — оттуда лежал путь домой — было теперь слишком далеко. Если он попробует до него добежать, всадники обязательно заметят его и изрубят извлеченными из ножен шашками.
Если же он останется в воронке, то через несколько минут они окажутся буквально над ним.
В голове у него зазвучала русская танцевальная мелодия из балета Чайковского «Щелкунчик». Неужели перед ним казаки?
От растерянности и отчаяния Роббинс крепко зажмурился. В голове билась, как басовая тема в дьявольской пассакалье, одна и та же мысль: «Боже, что же здесь творится ?!»
ЭКСПОЗИЦИЯ
– Мы не вправе брать на себя роль Бога!
Г. Л. Роббинс, руководитель музыковедческого сектора, внимательно оглядел остальных членов гуманитарного комитета, сидевших вокруг стола, и облегченно перевел дух. Все, кроме Биллингсли, вроде бы одобрительно воспринявшего выпад Брентано, не собирались ее поддерживать.
Директор Института транскосмических исследований, председательствующая на заседании, хмуро посмотрела на Брентано.
– Благодарю вас за ваши замечания, доктор. Однако прежде чем мы триступим к дискуссии по поводу реализации предложений доктора Роббинса, необходимо решить, осуществимо ли оно в принципе. Именно для этого я пригласила на заседание уважаемых членов научного совета доктора Эверетт и доктора Харрисона.
Она кивнула, предоставляя слово пожилой особе справа от нее.
Кэтрин Эверетт кивнула ей в ответ.
– Я обрисовала свою позицию в докладе, адресованном комитету. — она оглядела присутствующих. — Полагаю, все ознакомились?..
Смущенный вид коллег свидетельствовал: мало кто из них имеет представление о содержании доклада доктора Эверетт. Сам Роббинс не представлял себе, что стоит за такими понятиями, как «замкнутая петля времени» и «квантовые временные линии». Что касается уравнений…
Директор института дипломатично предложила:
– Может быть, вы обобщите свои заключения о возможной опасности путешествий в прошлое?
– Нет-нет! — воскликнула Эверетт. — То, что мы делаем на Транскосмической Земле, никак не может отразиться на нас. Перенос туда может выглядеть как простое путешествие в прошлое, со всеми сопутствующими такому путешествию парадоксами и нарушениями в причинно-следственных связях, но на самом деле происходят гораздо более сложные процессы. Любое внесенное нами туда изменение просто-напросто заменит текущую историю ТКЗ на один из бесчисленного количества вариантов «теневых историй», превратив его в истинный факт. Наша же история останется незыблемой…
Далее последовал монолог о «квантово-временной прерывистости» и «ветвлении пространства», но Роббинс не смыслил во всем этом ровным счетом ничего.
Впрочем, даже мало что понимая в подобных премудростях, он доверял познаниям доктора Эверетт. Она стояла у истоков теории «транскосмологии», открывшей возможность путешествий на Транскосмическую Землю. Судя по всему, Эверетт расходилась с другими физиками института по поводу того, что представляет собой ТКЗ — подлинное прошлое Земли, некий параллельный мир или что-то еще. В любом случае существовала возможность перенестись туда, в любую временную точку в пределах «временного окна» протяженностью примерно в четыреста лет, пробыть в этом «отрезке» сколь угодно долго и возвратиться на «свою» Землю по прошествии срока такой же продолжительности.
Никто из тех, с кем Роббинс беседовал на эту тему, не понимал, почему нельзя посетить прошлое раньше середины XVII века или позднее 1998 года. Ходили слухи, что запрет на последние шесть десятилетий объясняется нежеланием членов исполнительного комитета, ведающих делами института, допустить встречу сегодняшней молодежи кое с кем на ТКЗ, особенно с самими членами комитета во времена их молодости. Роббинс, в отличие от многих своих коллег, не находил в этих ограничениях препятствий для своей работы. Видимо, из уважения к его познаниям в западной музыке до XXI