открытие. А не человек, который его сделал.

— Но все-таки его сделал ты. И я рада за тебя.

— Пожалуй, немножко поздно, как ты думаешь?

— Фости!

— И пожалуйста, не называй меня Фости, Элен.

— Послушай, Фостер. Я думала… Почему бы нам не видеться опять? Послушай! Я знаю, что ты думаешь, я знаю, что ты скажешь. Ты не хотел меня видеть! Но ведь прошло столько времени… Мы с тобой уже не дети. И даже не очень молоды…

— Зачем ты пришла сюда? За пять лет ты совсем не изменилась. Тебе не дашь больше двадцати пяти. У тебя сияющее лицо счастливой женщины, Элен. Пусть прошлое останется в прошлом.

— Фостер, я…

— Почему ты не привела Дика?

— Он… ну, он же в колледже. Я не хотела, И потом, ведь уже так давно…

— Вы иногда говорили обо мне?

— Фостер! Мы все время говорим о тебе. Особенно теперь…

— Конечно — особенно теперь.

— Фостер…

— А что думает Генри?

— Генри?

— Да. Я хочу сказать — о моем открытии.

— А! Генрп… он…

— Он ничего не думает.

— Нет-нет. Он… он не верит.

— Это была зависть. Он завидовал твоему успеху.

— Нет. Он рассуждал как ученый. Ученый должен сомневаться во всем, даже в том, что представляется ему очевидным. Никогда, ни при каких обстоятельствах исключение не должно быть принято за доказательство, за правило…

— Я не знал, что ты тогда встретился с мамой. Она мне ничего об этом не сказала. Но мы и в самом деле часто говорили о тебе… Не смейся. Это правда. Но эти воспоминания тяжелы для тебя. Мне не хотелось бы…

— Тяжелы? Ну что ты! Я был героем. Я пробыл героем год. У меня не оставалось времени, ни чтобы предаваться сожалениям, ни чтобы думать о прошлом. С моей венерианской скульптурой, которую репортеры сразу же прозвали Каменной Улыбкой, я совершил кругосветное турне. Ты же все это знаешь.

— Я знаю. О твоей Каменной Улыбке столько писали…

— Да. И иногда очень красиво.

Лицо из красного песчаника высится над скалой, из которой оно высечено, с выражением кроткого упорства и спокойной силы. Это каменное лицо, освещенное неподвижной улыбкой, столько веков бичуемое песчаными вихрями, говорит с нами, не произнося ни слова — только с помощью истекающей из него эманации, окружающего его ореола.

Над каннелированной шеей внезапно возникает подбородок с изгибом нежным и в то же время волевым, переходящий в овал симметричных щек. Нос прямой, со слегка расширенными ноздрями — он заметно поврежден песками, хлеставшими по его высокомерной горбинке. Глаза без зрачков — это овальные озера под широкими дугами бровей, чьи грациозные очертания напоминают скорее женские брови (хотя лицо несомненно мужское). Выпуклый, но не очень высокий лоб обрывается у границы густых, плоско зачесанных назад волос, накрытых остроконечной конической шапкой, которая венчает эту каменную маску и завершает всю статую, если только этот острый известняковый конус не свидетельствует о лени скульптора, оставившего нетронутой верхушку использованного им каменного столба.

Но главное, что властно останавливает наше внимание, — это широкий рот с полными губами, которые безмятежно улыбаются какой-то внутренней мысли. Говорили, что эта каменная улыбка — улыбка Джоконды. Как это неверно! На прекрасных губах венерианской статуи читаются внутренний мир, уверенность, мирное счастье, которые невозможно сравнить с гримасой скрытой печали, увековеченной кистью Леонардо. Почему он так улыбается, этот человек с Венеры? Кому он улыбается? Какое послание несет нам это каменное лицо, обработанное столь тонко, что на нем не видно ни малейших следов инструмента художника?

Ответы на все эти вопросы скрываются на той планете ветров, которая мчится в пространстве вдали от нашей скромной Земли, на планете, где нас, быть может, ждут иные улыбки, не застывшие в камне, не рождающиеся в упругой плоти живых существ, похожих на эту статую — похожих на нас.

— Это мог бы написать ты.

— Я это и написал, если не считать отдельных деталей. Я не обладаю талантом журналиста и не владею романтическим пером. И все это, конечно, сплошное сплетение ошибок. Но…

— Да?

— Бывают моменты, когда ошибки и истина переплетаются между собой так тесно, что их трудно отделить друг от друга. Уже в этой статье можно было бы увидеть ответы на все вопросы. Но я не мог их прочесть, я не хотел их прочесть. Я жил в мечтах… Я жил в моей мечте.

— Тогда этого ответа не мог прочесть никто.

— Никто? Может быть, Генри… Уже тогда.

— Генри — сухая душа.

— Дик! Ты не любишь Генри?

— Генри — муж моей матери. Кроме того, он — человек, который разлучил меня с моим отцом. Он есть, и это все. Я не сужу его. Он есть… Но он уничтожил тебя.

— Генри меня не уничтожил. Он столкнул меня с моего фарфорового пьедестала, а это вовсе не одно и то же. Генри нашел ответ, он открыл истину. Он ли или кто-нибудь другой… На что годны мечты, если действительность их не подтверждает? И чего стоит ошибка отдельного человека в сравнении с истиной? А истину установил Генри. То, что когда-то между нами была женщина, ничего не меняет. Важна истина. А не глупые мечты археолога, захваченного славой.

— Отец!

— Да-да… Я ошибался с самого начала. Генри — очень трезвый человек. Нам всем необходима трезвость. Теперь. И потом. И все больше и больше. Не думай, пожалуйста, что перед тобой — человек, переживающий давние обиды. Не думай, пожалуйста, что я питаю к Генри какую-то злобу. Ни за статую, ни за Элен.

— Извини меня. Наверное, нам лучше этого не касаться…

— Нет, почему же? Ты пришел поговорить со мной о том, что ты назвал чудесным приключением. Давай продолжим. В первый раз за всю мою жизнь я говорю с тобой как с мужчиной. Тебе двадцать лет. Истина не должна внушать тебе страха. Наоборот, ты должен искать ее — всегда, всю свою жизнь, даже если она уничтожит какие-то твои мечты. Но ты знаешь, мечты очень живучи, и непременно кончается тем, что они вырастают вновь. Даже на истине, которая должна была бы их уничтожить…

— Да, я понимаю. Несомненно, ты прав. Ну, а потом…

— Потом? Пока я со своим каменным лицом изображал в музеях и университетах ученого-одиночку, к полету готовилась четвертая венерианская экспедиция. Ускоренная программа. Миллионные расходы. Двенадцать человек. И я руководитель! А газеты играли вокруг меня оглушительную симфонию. Ну, короче говоря, мы отправились. Мы оставались на Венере три месяца. Мы искали, рылись, мы перекопали весь песок по всей длине туннеля Форсайта. И мы вернулись…

— С пустыми руками.

— С пустыми руками. Не найдя ничего. Ни обломка пальца. Ни кусочка камня, на котором можно