М. Эльберд Воспоминания охотничьей собаки В шести кусках и шести кусочках

Записал М. Эльберд

Рисовал Виктор Сиротинцев

ПРЕДИСЛОВИЕ М. ЭЛЬБЕРДА, ЗАПИСАВШЕГО «ВОСПОМИНАНИЯ»

Эту старую охотничью собаку по имени Картечь я знаю давно. Говорю «по имени», потому что слово «кличка» Картечь не любила. Думаю, мне удалось понять сложную и тонкую душу Картечи (в юности Гитче), оценить ее редкостный интеллект, за что она отплатила мне искренними дружескими чувствами и безграничным доверием.

Однажды Картечь поделилась своей заветной мечтой — сделать достоянием широкой гласности некоторые эпизоды ее бурной и поучительной жизни. Ей казалось, что люди редко задумываются о собачьих судьбах, о собачьих мыслях и чаяниях. Людей больше волнуют конечные результаты собачьей работы, но отнюдь не ее процесс. Вот почему Картечи захотелось создать нечто вроде мемуаров, которые могли бы привлечь внимание если не всего человеческого племени, то хотя бы меньшей половины. Ну, а добиться успеха у своих четвероногих сородичей Картечь и не надеялась. Ведь в подавляющем большинстве собаки — народ безграмотный, и Картечи живо представлялось, как некая дворняжка, брезгливо обнюхав мемуары, тут же теряет к ним интерес и, гордо задрав хвост, отходит в сторону.

В последние месяцы у Картечи, достигшей пенсионного возраста, появилось много свободного времени. Считалось, что на охоту она больше никогда не пойдет (никто не предполагал, что в ее жизни все-таки будет еще одна охота). Ей поручили только одну обязанность: сидеть на огороде лесничества и отпугивать по ночам огромного, но старого и тощего кабана. Он жил поблизости и с наступлением темноты ковылял на огород, чтобы покопаться на картофельных грядках. Его мог бы, конечно, пристрелить сторож Палыч, но не желал, видно, бывший егерь возиться с больным и, кажется, давно уже не съедобным зверем.

Палыч тоже стар. Он не расстается со своей длинной кизиловой палкой, все тяжелее на нее опирается, а ружье, из которого не помнит, когда и стрелял, носит просто так, по привычке.

Летом здесь хорошо! Склон покатого холмика, сухой и солнечный… Вокруг — густой лес из молодого душистого дубняка. На опушке — прозрачный и прохладный ручей. В чистом воздухе томно нежатся ароматы свежей земли и сочных трав, а когда дует ветерок со стороны усадьбы лесничего, он приносит с собой соблазнительные запахи вкусной еды. Два раза в день эти запахи усиливаются, приближаются, и вот на поляну, где лежит огород, выходит добрая Хозяйка…

После обеда Палыч и Картечь спят. Картечь — за своей будкой, в тени, Палыч — у себя в фанерном балагане. Спят до тех пор, пока предзакатное солнышко не оседлает гребень близлежащей горы.

Чудесные сны видит Картечь. Только благодаря этим снам удавалось ей вспомнить о таких деталях собственной биографии, какие наяву она ни за что бы не вспомнила, хоть вой всю ночь напролет.

…Она пыталась каким-то образом упорядочить «Воспоминания», предложив разделить их на куски и каждый обозначить номером. (Как вам нравится такая приверженность к строгому порядку?) Потом Картечь предупредила, что между кусками будет вставлять кусочки, рассказывающие о ее нынешних невеселых днях или поясняющие отдельные, частные моменты готовых кусков. Ведь будет жаль, если читатель не заметит какой-нибудь неяркой, но глубокой мысли и пройдет мимо нее, как мимо зарытой в землю мозговой кости.

Кусок 1 НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ВОСПИТАНИЕ

Родилась я высоко в горах, там, где крутые каменистые склоны поднимаются от густых чащоб девственного леса к заоблачным просторам альпийских лугов. Все лето на лугах пасутся овцы, несуразные и глупые животные, которыми так дорожат люди. Ну, а то, чем дорожит человек, собака должна охранять. Хорошо это или плохо, правильно или нет, — не мне судить.

Не мне было решать и свою судьбу, выбирать, как говорится, жизненный путь. С детства я была предназначена для несения тяжкой службы по защите беспомощных и бестолковых овечьих отар. Словом, ждала меня не очень-то завидная карьера кавказской овчарки. Понятие «овчарка» в данном случае означает не столько породу, сколько рабочую квалификацию. Ведь я кавказская овчарка только наполовину. Зато родословная моей матери тянулась через многие поколения этих крупных и лохматых, серьезных и грубых собак, чья сила превосходит волчью, а отвага — вообще ни с чьей не сравнима. Насчет папаши — разговор особый. Моя бедная мама никак не могла забыть его и частенько рассказывала о тех памятных днях своей молодости, которые были связаны с моим будущим отцом.

Началась эта история в первые летние дни на далеком горном пастбище. Кош — низкое невзрачное строение из дикого камня, где жили чабаны и собаки, разделяя общие заботы об огромной отаре овец, стоял в верхней части некрутого склона, у родника с идеально чистой водой. К подножию главного склона приткнулись, как щенки к материнскому брюху, один, два, четыре — много продолговатых поперечных холмов с покатыми боками и округлыми спинами, покрытыми светло-зеленым мехом пахучего разнотравья. А в балках между шпилями, как называют эти холмы местные охотники, весело кучерявились по берегам мелких ручейков заросли шиповника и облепихи, алычи и барбариса. Далеко внизу были видны темные лохмы дремучего леса, в чаще которого заблудились красноватые громады беспорядочно разбросанных островерхих скал и безнадежно запутались, рыская по разным направлениям, глубокие лощины, узкие каменистые каньоны и расселины, заросшие бурьяном.

В этом лесу жил один молодой, но очень хитрый медведь, который, наткнувшись однажды на заблудившегося ягненка, стал потом заядлым любителем баранины. Мародерством он промышлял и днем, и ночью, и в хорошую погоду, и в плохую. Однажды косолапый совершил свой набег в ясный солнечный полдень, подкравшись к тому краю отары, от которого и люди, и собаки были дальше всего. У всех на глазах он неторопливым и вроде бы даже ленивым движением здоровенной лапищи нанес небольшой овечке удар по голове, а затем, взяв ее зубами за спину, припустился