разбирается — вопросы он задавал умные. Но ему доводилось бывать у воды не так уж часто. Она рассказала ему про гигантских рыб, водящихся в Цале, — длиннее высокого мужчины, а зубы как ножи. И злобные. Здешние жители охотятся на них с сетями и острогами.

— Очень увлекательно! — сказал Эйх Шовин и глубоко вздохнул.

Они выехали на край обрыва. Внизу простиралась речная долина — широкая, пронизанная множеством речных проток, змеившихся среди болот и лесов, так что долина казалась поясом, сплетенным из разноцветных ремней — зеленых, голубовато-зеленых, коричневых и бледно красных.

Они спешились и пустили своих циней пастись, а сами продолжали беседовать об охоте. Он протянул руку и погладил ее по плечу, как может погладить возлюбленная. Хрустальные Глаза нахмурились. Мгновение спустя, он отвел руку, и лег навзничь на каменистую землю, подложив ладони себе под голову.

Ей стало неловко из-за его молчания.

— Какой он, твой брат? — спросила она.

Он поглядел на нее. От яркого света его зрачки сузились в такие тонкие полоски, что стали невидимыми. Теперь его глаза было как окна, за которыми видно только синее пустое небо.

— Этот вопрос мне задавали много раз. «Расскажи нам про Эйх Манхату, Эйх Шовин».

— Ты сердишься, что тебя спрашивают об этом?

— Нет. С самого начала было ясно, что он — особый, даже когда мы были детьми. Все знали, что он, если доживет до зрелости, будет либо героем, либо чудовищем. Он горяч, яростен и не ведает страха, властен, силен, умеет вести войну. Никто не умеет руководить битвой, как он. Пока он жив, наш род всегда будет побеждать. Он любит нашу мать и наших родственниц, и всегда обо всем с ними советуется, кроме военных дел, конечно. Он верен Эйху. Он почитает Богиню.

Эйх Шовин замолчал. И наступила тишина, нарушаемая только песенками жучков среди растений.

— Все это я знаю, — сказала Хрустальные Глаза.

— Тогда ты знаешь Эйх Манхату. — Он приподнялся и сел. — Поедем дальше.

Этот день они провели на равнине над рекой, а под вечер вернулись в Ахара-Цаль. Ночью они вновь совокупились в круглой комнате в башне. Это было так же неприятно, как и в первый раз, но потом она скоро заснула.

Погода оставалась жаркой и сухой: прекрасная погода на исходе лета. Они уезжали верхом почти каждый день. Хрустальные Глаза показывала мужчине Эйха свой край: возделанные поля, болота и леса. Они охотились на животных, которых можно добыть в это время года до начала осенней миграции. Он был приятным спутником: терпеливым, наблюдательным, уважающим ее сноровку и знания, невозмутимым при виде крови и смерти.

Он ей нравился, хотя она никак не ожидала, что ей может понравиться мужчина, не состоящий с ней в близком родстве, — и хотя некоторые его поступки ее смущали.

Как-то днем она подстрелила раля^[4] в болоте у самой реки. Животное упало, но было еще живо. Оно пыталось встать и жалобно блеяло. Эйх Шовин спешился и перерезал ему горло. В тот момент, когда он вонзил нож, роль дернулся и повернул шею. Кровь оросила одежду Шовина, и он издал шипящий звук, указывающий на гнев или отвращение. Родя он прирезал, а потом снял тунику и утопил ее в яме с водой. И совсем нагой выпотрошил родя.

Она никогда еще не видела взрослого мужчину без одежды и ей стало не по себе. Тогда она занялась цинями. Ее Прямой Поступок был равнодушен к запаху крови, но Шовин ехал на молодом жеребце, которого она еще толком не объездила, и теперь он занервничал и мог убежать.

Когда Шовин кончил свежевать тушу, он вошел в воду, вымылся и выстирал тунику.

— Надень ее, — сказала Хрустальные Глаза, когда он вышел на берег.

— Мокрую? Нет.

— Мне это не нравится.

Он ответил не сразу, сосредоточенно выжимая тунику. Потом на момент поднял глаза.

— Мы здесь вдвоем, и проводим каждую ночь в одной постели без всякой одежды. Ты правда считаешь, что между нами нужны церемонии?

— Да.

— Ну, тогда поезжай вперед, — сказал Эйх Шовин. — И тебе придется захватить родя. Мой цинь постарается от него избавиться.

Она последовала его совету и поехала домой одна, растерянно вспоминая, как он выглядел: мех слипся и обрисовал его тело. Он был худым с крупными костями и длинными крепкими мышцами, узкий повсюду кроме плеч. Создан для быстроты, а не выносливости, подумала она. По-своему красивый, хотя и не женской ухоженной красотой.^[5]

А вот целомудрия ему не хватает. Словно не замечал своей наготы. Может, он слишком много времени тратил на выполнение совокупительных контрактов. Привык быть с женщинами не-родственницами и заниматься с ними тем, что большинство мужчин проделывает раза два в жизни.

Вечером в круглой комнате она заговорила о его поведении.

— Если бы я не выстирал тунику сразу, кровь не смылась бы, а эта туника мне нравится. Она почти новая, и не знаю, заметила ли ты, но вышивка на плечах очень изысканна. Мне не следовало надевать ее на охоту. Но я никак не думал, что так перепачкаюсь.

— Ты и в битвах такой? — спросила она. — Брезгливый?

— Нет. Разумеется, нет. Просто я не люблю, когда портится что-то красивое — одежда, оружие. Но думаю об этом я только после. В сражении у меня только две мысли — остаться в живых и выполнять распоряжения моего брата.

Что-то в его голосе, когда он упомянул брата, ее задело.

— Он тебе нравится?

Эйх Шовин поднял глаза на нее. В комнате было темно — только на столе между ними мерцал фонарь, и его зрачки расширились в две широкие темные поперечные полосы.

— Манхата? Что за вопрос! — И, облизнув пальцы, он погасил фитиль.

Один из ее родичей вернулся с войны ломай, чтобы излечить раненую ногу. Теперь он уже начал ходить, хотя еще прихрамывал, и попросил Эйх Шовина заняться с ним воинскими упражнениями.

Женщинам смотреть на это возбранялось, однако Хрустальные Глаза тихонько забралась на крышу, откуда была видна тренировочная площадка. Они дрались на мечах — тяжелых, длинных, имеющих только одно назначение. Эйх Шовин работал мечом с умелой непринужденностью. Он, несомненно, превосходил ее двоюродного брата — и не только из-за его увечья. Он был очень быстр, как она и ожидала, и к тому же силен. Радостно смотреть, думала женщина, прижимаясь к черепице. Если у нее родится сын, быстрота и сила ему пригодятся, а если дочь, так, может быть, девочка унаследует выдержку Эйх Шовина. Если улыбнется удача, своих странностей он детям не передаст.

Настало время ее крови. И кровь пошла. Она не забеременела, и несколько ночей провела нес ним, как требовал обычай.

— Значит, мне предстоит провести тут еще сорок дней, — сказал Эйх Шовин. — Я не огорчен, хотя должен сказать, что твои родичи