он ушел.

Теперь, даже если все получится, он — изгой и ему придется покинуть селение и жить отшельником, где-нибудь в горах. Или отправиться в другое селение и стать там человеком-без-имен. Возможно, лет через пять ему позволят «родиться» и дадут первое имя. А еще лет через десять — отправят на инициацию с юношами, чтобы он получил второе. До тех же пор он будет оставаться бесправным, как овца — разве что на убой никто не поведет…

В таких размышлениях миновала ночь. Едва Солнце начало всходить, покатив волну света по снежному покрывалу горы, Ом-Канл опустился на колени, чтобы почтить светило молитвой.

Стремясь к нему мыслями, Ом-Канл решил, словно по наитию, обратиться и к горе, чтобы попросить ее позволить сорвать Цветок. Он умолял гору помочь спасти жизнь сына — и, показалось ему или же на самом деле — та откликнулась. Не голосом и не видением, но ощущением гора ответила Ом-Канлу, благословляя на сей поступок.

…Когда охотник дрожащими пальцами сорвал Цветок, тот засветился изнутри мерным сиянием, которому, как помнил Ом-Канл из наставлений отшельника, ни в коем случае нельзя было дать погаснуть.

* * *

«Сорвав Цветок, Ом-Канл прежде всего крепко-накрепко привязал его к своей груди, чтобы тот постоянно прикасался к телу. Иначе свет в Цветке мог погаснуть — и ничто тогда уже не спасло бы Са.

Сделав это, отправился Ом-Канл в обратный путь. Многое довелось испытать ему в дороге, ибо рос Цветок, как уже говорилось, высоко, в месте недоступном. Ом-Канл едва пережил небольшую лавину; рискуя жизнью, спускался по отвесным склонам и наконец вернулся в селение.

Только пока ходил он за Цветком, там случилась еще одна беда. Единственная дочь мудрого вождя селения гуляла у ручья, и та же самая гадюка, что укусила ребенка Ом-Канла, напала на девочку».

* * *

Они ждали его на подходах к селению; Ом-Канл предчувствовал это. Чуть раньше он встретился с группой охотников, и те уже рассказали ему о случившемся.

Об остальном нетрудно было догадаться.

Вождя среди них не оказалось, но стоял, безразлично глядя куда-то поверх Ом-Канла, Лэ-Тонд. Неужели наставник тоже на стороне Элл-Маха?

Ом-Канл подошел к ним вплотную и встал, стараясь не шататься и внимательно следя, чтобы грудь его поднималась и опускалась ритмично.

…Пылающий Цветок жег кожу на груди в течение всего путешествия. Поначалу было больно, теперь же это жжение воспринималось как камешек в обуви: мешает, но в конце концов перестаешь обращать внимание. …Вот только засыпать было сложно. Лежа на спине, Ом-Канл старался расслабиться, забыть о том, что далеко внизу, в селении, умирает-окаменевает малыш Са. Пылающий Цветок не позволял забыть.

Теперь он, казалось, прожигал грудь Ом-Канла насквозь, и было очень трудно стоять перед соплеменниками с непроницаемым выражением лица.

— Увенчались ли успехом твои поиски? — спросил один из них, Ста-Гэрл.

— Хвала Богам, да.

Ста-Гэрл понимающе улыбнулся:

— Боги прозорливы, они услышали мольбы всего селения.

Ом-Канл согласно кивнул. А что говорить?

— Ты, наверное, знаешь, что единственную дочь Элл-Маха укусила каменная гадюка, — решил больше не медлить Ар-Слаг. — Сам понимаешь…

Ом-Канл понимал. «Малыш Са умирает». Он стоял молча, устало глядя на соплеменников, бессознательно сжав руки в кулаки.

— Пойдем, — молвил Ста-Гэрл. — Так надо, ятру.

Ом-Канл медленно покачал головой. Они, вероятно, решили, что он отказывается, но он просто пытался отогнать вставшую перед мысленным взором картину: малыша Са, превратившегося в живую статую.

— Послушай, ятру… — начал было Ар-Слаг.

— Оставьте нас одних! — неожиданно вмешался Лэ-Тонд.

Они переглянулись между собой, эти ожидавшие, и все-таки подчинились. Было видно, что им не по душе то, что приходится делать, но по-другому поступить они не могли.

Отошли, оставили вдвоем.

Ом-Канл смотрел на наставника, силясь постичь причины того, почему Лэ-Тонд оказался здесь. Остальные — понятно; но он…

— Садись, — молвил пожилой ятру, опускаясь на нагретый солнцем валун. — Садись и послушай.

Но молодой охотник продолжал стоять и в упор, сверху вниз, смотреть на Лэ-Тонда.

— Разумеется, ты уже перестал быть моим учеником. Но… — Наставник поджал губы.

— Селению нужнее Ри-Даль, — завершил за него Ом-Канл.

— Скорее, селению нужен Элл-Мах.

— А Элл-Маху нужен Каменный Цветок.

— Да.

— Но еще совсем недавно вождь был другого мнения по этому поводу. Тогда Каменный Цветок был ему не нужен.

— Давай не будем вести бесцельных разговоров. Всё селение просит тебя…

— …пожертвовать собственным ребенком?

Лэ-Тонд склонил голову:

— Да.

…И вот эта откровенность сбила молодого охотника с толку. Чего он ждал? Лжи? Долгих лицемерных уговоров? Во всяком случае, не признания наставником того, что селение готово убить его, Ом-Канла, ребенка ради дочери Элл-Маха. Молодой охотник понимал, каким позором для чести Лэ-Тонда является подобное признание. Почему же наставник?..

— Прежде, чем примешь решение, подумай о том, что Ри-Даль ни в чем не виновата — как и твой сын. Они равны в своей беде. И ты — тот единственный, кому решать их судьбу. Только ты. Забудь про Элл-Маха, про меня, про селение — все равно будет так, как ты решишь. Своим деянием, своим желанием спасти сына ты — хочешь или не хочешь — взял на себя ношу ответственности за эти две жизни.

Ом-Канл, превозмогая боль, опустился перед Лэ-Тондом на колени:

— Я все еще твой ученик, о наставник!..

* * *

«И сказал тогда благородный Ом-Канл: „Сильно я люблю своего единственного сына. Но если умрет дочь вождя, тот впадет в отчаяние. Что станется тогда с селением?“ И он отнес Цветок в шатер вождя».

* * *

Молчали. Смотрели и молчали.

Главное, что куда-то дели Ир-Мэнь. Если бы она сейчас выбежала к нему и с криками упала на колени: «Не губи сына!» — нет, не удержался бы, не смог…

Но селение было тихо и недвижно. Оно таращило глаза и ждало — и словно боялось спугнуть Ом-Канла.

Шаг за шагом, он как-то преодолел расстояние, отделявшее его от шатра вождя (жжение Цветка почти не ощущалось). Элл-Мах стоял у входа, гордо подняв голову — но на приближающегося к нему молодого ятру старался не смотреть.

И все-таки когда Ом-Канл нагнулся, чтобы пройти в шатер, над ухом охотника тихо прошелестело (или только показалось, что прошелестело?): «Спасибо…» Внутри было тягостно-душно, горел огонь, но света почти не давал, только невыносимо чадил; дым собирался у отверстия в потолке, клубился там, гадюкой свивался в кольца. Девочка лежала у самого очага, и Ом-Канл поневоле