Морин Ф. Макхью
Дитя миссионера
- Ты слепой? - спрашивает женщина.
Я смотрю прямо на нее.
- Нет, - отвечаю я. - Я иностранец.
Она выпрямляется, шокированная, вихрем розового платья и аромата нули, вцепившись руками в вуаль. Здесь на островах редко встречаются белокурые голубоглазые варвары, и меня часто спрашивают, нормально ли я вижу и у всех ли северян глаза голубые. Но такой вопрос мне задали впервые. Наверное, она думает, что у меня на глазах бельма, как молочные пленки у старика.
Она решила, что я прошу подаяния- наверное, я сильно обтрепан. Надо было сказать «да», а тогда можно было бы попить чего-нибудь и убраться с солнцепека. У меня ни гроша, я давно ничего не ел, мне все безразлично, и я поглупел малость от жары и недоедания. Чувствую себя на все пятьдесят в свои тридцать один.
Надо бы мне пойти туда, где нанимают людей, и ждать с парой других громил, не найдется ли какая-нибудь грязная работа. Меч надо бы протереть маслом. Но это зряшная потеря времени: наемники здесь никому не нужны, Небесный Принц в свою армию иностранцев не берет.
Но я не хочу возвращаться. Там, на рыночной площади, какой-то скандалист тараторил в прошлый раз насчет наших Двоюродных со звезд. Двоюродные на этих островах еще не появлялись в таком числе, чтобы стоило замечать, и я ручаюсь, что этот тип ни одного сам не видел. От трескотни этого балабола у меня голова стала раскалываться. Знал бы он, что Двоюродные обо всех нас думают так, как обо мне - та тетка, что спросила, не слепой ли я. Варварами они нес считают. И дураками, потому что мы называем магией то, что они делают, а на самом деле это называется наука. А еще они, бывает, нас жалеют.
Нет толку из-за этого переживать. Пора идти на рынок, посмотреть, не даст ли кто-нибудь работу проклятому иностранцу - канавы чистить, быть может.
Но я сижу, и голова раскалывается от жары и голода, и поглупела эта голова до того, что ничего не способна придумать. И еще дайн проходит, я сижу на месте, и солнце высоко стоит в небе, выгоревшем до цвета селедона, Не то сон, не то явь.
Кажется, придется начать распродавать снаряжение - стать на путь к голодной смерти.
Я открываю глаза и вижу корабль, идущий ко мне по глубокому зеленому морю. У него красные глаза с фиолетовыми ободками и паруса фиолетовые; издали виден там человек, одетый в черную одежду из одного куска ткани. Кто-то из Двоюродных, на носу стоит. В рубке горит свет, звездная магия, будто третий глаз, слепой и белый. Здесь, на островах, когда увидишь Двоюродных, они с богатыми и сильными.
А что этот Двоюродный подумает, если я заговорю на его языке? Я только несколько фраз помню. «Привет», «Меня зовут», и еще запомнилось от уроков их языка: «У мужа и жены Ларкиных трое детей, мальчик и две девочки». Хватит ли у Двоюродного любопытства, чтобы взять меня на борт? Вспомнить долг, которым обязаны Двоюродные моему роду и помочь мне вернуться на материк?
Корабль причаливает, трое гильдейцев и Двоюродный сходят на берег и идут по набережной. Южане всегда пялятся на иностранцев, но на Двоюродного пялятся вдвойне, и кто их может за это осудить? Этот Двоюродный - женщина, волосы у нее непокрыты, одета она как мужчина, но выглядит совсем не как мужчина, и близко нет. Меня это развлекает. Южанки прикрывают рты вуалями и останавливаются поглазеть.
Она идет по набережной, тщательно сохраняя безразличие. Это я могу понять: что еще делать, если день за днем на тебя все пялятся? Притворись, что не замечаешь.
Она высокая, выше меня,, но Двоюродные всегда высокие, а у меня рост маловат для мужчины. Она глядит прямо на меня, а я в этот момент случайно улыбнулся. И расстояние между нами примерно в человеческий рост. У нее светлые глаза.
- Привет! - говорю я на торговом языке Двоюродных. Слово просто выскочило само.
Она останавливается, как теленок стабоса от захлестнувшего аркана.
- Привет, - говорит она на том же языке. Гильдейцы цепенеют от ужаса, двое в красном, один в зеленом, все со щетиной на бритых головах. - Ты знаешь лингву?
- Чуть-чуть, - отвечаю я.
Тут она что-то тарахтит, спрашивает: «Где та-та та-та та».
Я пожимаю плечами, роюсь в памяти. Уроки по лингве были жизнь тому назад, я почти ничего не помню. Приходят на память слова, которые я на тех уроках часто говорил:
- Не понимаю. Я очень плохо говорю на лингве,
- Где ты учился? - спрашивает она на сухри, языке южан. - В космопорте?
- Северней.
Не слишком четкий ответ. Я уже жалею, что заговорил. Быть проклятым иностранцем само по себе противно, еще противнее быть зрелищем. И голова болит, и усталость от трехдневного недоедания.
- Ты в порту работал? - спрашивает она, нащупывая почву.
- Нет, - отвечаю я и ничего не добавляю.
Она хмурится. И как лодка перед шквалом, меняет галс. Она говорит на моем языке, языке моей родины.
- Как тебя зовут? - Эту фразу она произносит осторожно и неуверенно.
- Яхан, - отвечаю я наиболее распространенным мужским именем у северян. - А тебя? - спрашиваю я, не обращая внимания на ее любезность.
- Сулия, - говорит она. - Яхан - из какого рода?
- Мой род весь мертв. Яхан без рода.
Но она качает головой и говорит на сухри:
- Прости, я не понимаю, Я очень мало знаю крерианский. Как ты назвал свое имя?
- Яхан Скарлин, - говорю я и на своем языке добавляю: - Пошла вон.
Я устал от нее, от всего, от голода.
Она не слушает, а слушала бы, так не поняла бы.
- Скарлин, - говорит она. - Я думала, из Скарлина все…
- . Мертвы, - говорю я. - Спасибо тебе, Двоюродная. Мне приятно, что ты сохранила имя моего рода.
Это на сухри получается неуклюже. Язык южан не приспособлен для иронии.
- Сулия Двоюродная, - говорит почтительно один из гильдейцев, - нас ждут.
Она отмахивается.
- Я знаю о том поселке в Скарлине, - говорит она. - Ты мальчик из миссии. У тебя есть образование. Почему ты не работаешь в порту?
- И не живу в гетто? - Вернулось слово из ее торговой лингвы. - С прочими туземцами?
- Разве вот такая жизнь лучше, чем работа с техникой? - спрашивает она.
Лучше бидонвиля, думаю я, где хижины теснятся друг к другу, а над головой ревут звездолеты, так что зубы болят, а тарелки стучат на полках.
Я смотрю на нее, она на меня. Я ищу слова лингвы, но это было очень давно» и я плохо соображаю.
- Уходи, -.говорю я на сухри. - Тебя ждут.
Она колеблется, но гильдеец не задумывается ни на секунду. Он делает шаг вперед и бьет меня по голове наотмашь - за неуважение. Я ученый, знаю, что сдачи давать нельзя. О Хет, бедная моя голова! Сволочной народ - южане, понятие гражданского достоинства у них и не ночевало.
Сбитый с ног, я лежу тихо, почти уткнувшись носом в камни, гадая, будет ли он еще меня бить, нюхая пыль, морскую соль и собственный запах - из всего этого