выводить на поводке. И запихивать в багажник «Волги» по воскресным дням, отправляясь на речку или в лес. И он ни разу не дал своему новому соседу подержать поводок.

…В воскресенье утром Владик выскочил во двор и увидел готовую к отъезду шоколадную «Волгу». День обещал быть погожим, и даже «пузатик» в парусиновых брюках и голубой трикотажной тенниске выглядел не таким надутым, как обычно. Он благосклонно улыбнулся в ответ на Владикино «Здрасьте, Иван Саввич», сказал: «Привет соседу», — и «Волга», плавно взяв с места, выкатилась со двора. А в полдень эту самую шоколадную «Волгу», всегда такую блестящую и холёную, втащил во двор огромный самоходный кран. Её крыша была смята в гармошку, левый бок разодран, фары выбиты, крышка багажника оторвана… А на сиденьях, обтянутых новыми парусиновыми чехлами, запеклись пятна крови. Задремал ли Иван Саввич за рулём, убаюканный ровной дорогой, заговорился ли с супругой — никто и никогда не узнает об этом. Известно лишь одно: у самого поворота с шоссе на лесную дорогу «Волга» налетела на этот самый кран.

…О чёрном доберман-пинчере Анчаре в этот страшный день не вспомнил никто. Кроме Владика. Когда молодой перепуганный водитель крана стал рассказывать сбежавшимся соседям, как эта машина врезалась в кран у поворота, как он выскочил из кабины и бросился на помощь, и остановил проезжавший мимо автобус, и они все разом перевернули машину и увидели двух залитых кровью людей, как погрузили несчастных в автобус и повезли в больницу, а он доставил машину сюда, потому что все в городе знают, кому принадлежит эта «Волга», — Владик всё время неотступно думал: где же Анчар? Спросить у водителя он не решался — парень был как помешанный: он снова и снова объяснял всем, что не виноват, что «Волга» сама налетела на кран, а потом садился на ступеньку кабины и бормотал: «Хоть бы живы были, хоть бы живы…» Потом во двор прибежали пассажиры того автобуса, который отвёз пострадавших в больницу, — две женщины и старичок. Но и у них спросить про собаку было как-то неудобно: женщины плакали и причитали, а старичок рассказывал, что доктор — это, значит, Владикин папа, который и в воскресенье, конечно же, был в больнице, — только глянул на Ивана Саввича и его жену, охнул, крикнул: «В операционную!» — и тут же захлопнул двери приёмного покоя.

Тогда Владик решил дождаться папу во дворе. В душе он верил, что будет так, как в папиных сказках, и, когда все успокоятся, можно будет спросить про Анчара. Скорее всего Анчар в больнице под дверью — так должен вести себя пёс, хозяин которого попал в беду. Конечно, он влез в автобус вслед за людьми, нёсшими раненых, притаился под сиденьями, потом выпрыгнул и, никем не замеченный в общей суматохе, ждёт. Папа выйдет из больницы, увидит Анчара и скажет: «Пойдём, пёс, немного терпения — и всё будет хорошо». А потом он скажет Владику: «Что ж, сын, мы ведь не бросим собаку одну, сейчас каникулы, ты свободен и будешь ухаживать за Анчаром». И Анчар останется у них в доме и будет жить до тех пор, пока соседи не вернутся из больницы. А тогда Иван Саввич увидит, как подружился Анчар с Владиком, и скажет: «Знаешь, сосед, пусть это будет наша общая собака…»

Владик представил себе всё это так ясно, что, когда увидел папу, как он входит в переполненный народом двор без собаки, то страшно удивился. И крикнул:

— Папа, а где же Анчар?

Но папа не ответил и отстранил подбежавшего Владика. Толпа расступилась, водитель крана зачем-то сдёрнул с головы кепку. Папа молча махнул рукой. Тогда водитель подошёл к своему крану, уткнулся лицом в дверцу кабины, и плечи его затряслись…

— Пойдём, сынок, — тихо сказал папа и взял Владика за руку. Мама одна, а ей нельзя волноваться.

Дома он сел в кресло, закрыл глаза и сжал руками виски. Мама подошла и стала рядом, и тогда папа сказал: «Понимаешь, к этому невозможно привыкнуть», — и прислонился к маме, как маленький. А Владик ушёл в свою комнату и стал у окна. Значит, он теперь никогда не увидит Ивана Саввича, ни-ког-да… И не надо теперь вставать по воскресеньям раньше всех, чтобы успеть выйти во двор вместе с Иваном Саввичем и Анчаром…

И Владик стал снова думать об Анчаре. Где же он, этот несчастный пёс? В изувеченной машине его не было — Владик сам видел пустой багажник с оторванной крышкой. В автобус, очевидно, он не влез: он обязательно сидел бы тогда у больницы, и папа его бы заметил… А может быть, он ранен и лежит где-то там у дороги, истекая кровью?

— Владик, — донёсся до него голос мамы, — ты что, заснул? Я зову, зову… Ужин на столе.

Обращаться за помощью к родителям было сейчас бессмысленно. Во-первых, он уже спрашивал папу об Анчаре там, во дворе, но папа ему даже не ответил. Во-вторых, мама и папа могут решить, что он бесчувственный, думает о собаке, а не о людях…

Значит, надо действовать самому. После ужина мама ляжет спать, а папа будет ещё долго читать свои медицинские книги — он читает их каждый вечер, говорит, что боится пропустить что-нибудь новое. Ладно, ляжет и Владик, но спать не будет, а притворится спящим… И как только папа погасит настольную лампу и заснёт, Владик тихонечко встанет и пойдёт за Анчаром. Как выбраться на шоссе — он знал, в каком направлении уехала шоколадная «Волга» — тоже знал по рассказам водителя: тот говорил, что катастрофа произошла возле какого-то колодца, где есть съезд на лесную просеку. Он пойдёт очень быстро и к утру обязательно будет дома. А вдруг Анчара придётся нести на руках? Может, удастся остановить попутную машину? Хорошо, что у него в коробочке из-под леденцов лежат два рубля — всё, что пока удалось собрать на велосипед…

* * *

Почему ночью всё кажется незнакомым и таинственным? Даже двор, известный до последнего камушка, выглядит так, как будто за каждым деревом кто-то притаился и только ждёт удобного мгновения, чтобы кинуться на тебя сзади. Хуже всего на базарной площади: её надо пересечь из конца в конец, а ведь площадь обнесена островерхим забором, и кажется, будто ты попал в какую-то западню… А какая она большая, эта площадь! Днём тут очень весело и красиво: фрукты продают не килограммами, как в городе, а вёдрами, масло — овальными тугими ядрами, завёрнутыми в капустные листья, а лук, красный перец, сушёные грибы — длинными вязками, висящими на шее у продавцов, как диковинные ожерелья. Но сейчас, ночью, Владику здесь жутко.

Столы, наконец, пройдены, теперь надо пробежать мощённую булыжником площадь. По воскресным дням здесь стоят колхозные грузовики, с которых продают белых, отчаянно квохчущих кур или оранжевые абрикосы. Площадь замыкают голубые от лунного света приземистые каменные амбары, между ними есть проход к калитке,