Кристиан Остер

Повесть^[1]. Послесловие Ирины Кузнецовой

Перевод: Ирина Радченко

Язык оригинала: французский версия для печати

Свидания

Когда мы с Клеманс перестали видеться, я еще целых три месяца назначал ей свидания. Но ее не извещал, так было надежнее. Укажи я ей место, число и час, она бы, вероятнее всего, не пришла и тем усугубила для меня муки напрасного ожидания, а эта нехитрая уловка позволяла не обижаться на нее за то, что она не явилась.

Такую я себе установку дал. Не обижаться. Я достаточно накопил обид при нашей с ней жизни и не испытывал желания добавлять к ним новые, после того как перестал для нее существовать. В разлуке мне нравилось видеть ее ангельски чистой, и, поскольку я не имел больше никаких интересов в деле, связывавшем нас еще три месяца назад, я хотел уважать и любить ее в свое удовольствие. Я помог бы ей при необходимости, если бы она во мне нуждалась. Но я ей был не нужен, а потому чувствовал себя независимым, свободным от не обращенных ко мне просьб или упреков. Словом, теперь, когда она из моей жизни ушла, я мог спокойно посвятить себя ей целиком.

На наше первое свидание я отправился весенним вечером с таким расчетом, чтобы встретиться с ней после закрытия агентства, где она работает. Не обнаружив ее за столиком, который я для нас облюбовал, я сразу понял, что она, во всяком случае, не прибежала раньше времени. Затем увидел, что в назначенный час ее тоже нет. Минут через двадцать сделал вывод, что она опаздывает. И тут уже начал ждать всерьез.

А еще двадцать минут спустя констатировал, что она опаздывает очень сильно. Затем, поскольку она все не появлялась, предположил, что она спутала день, и решил пойти домой.

Там у меня была встреча с самим собой. Не будучи уверен, что застану себя на месте, я не спешил. В результате тоже опоздал и понял, что наказан, еще не открыв дверь в квартиру, а только выйдя из метро: затишье на улицах, все магазины закрыты, дома есть толком нечего. Ужинать в городе не хотелось. Терпеть не могу ужинать не дома один. Впрочем, дома тоже. Но тут никто, кроме меня, об этом не знает. Так все-таки легче.

В сущности, «дома» неверно сказано. Меня там как раз и не было. Человек, которого предполагалось в этом самом доме застать, отсутствовал или не годился для общения, я там был и как бы не был, ничего не делал, не читал, не слушал музыку, которую включал, в упомянутый вечер почти не ужинал, съел стоя крутое яйцо, облупив его над миской, стоявшей на захламленной кухонной стойке. После чего, как и в другие вечера, вверился теплу и мягкости домашних тапок и развалился на диване, выпуская пары усталости, ощущая, как тело постепенно расслабляется, расслабление переходит в сон, преждевременный, разумеется, и только вредящий настоящему сну, ночному, а потому проснулся в четыре часа с сознанием, что я один и всем на это наплевать.

В четыре часа утра можно помереть, и ничего от этого не изменится, облик квартала останется все тем же, и лицо мира, разумеется, тоже, на нем и при дневном свете, когда уже кофе пьешь, ничего не меняется, разве что в новостях по радио, но от тебя это не зависит или зависит очень мало, ты еще даже неодетый сидишь. Поэтому смерть в четыре часа утра, когда мучаешься бессонницей, видится как своего рода искушение, надежда на избавление и примирение с тишиной. Я говорю, понятно, за себя, другие успешнее проживают подобные минуты, по крайней мере, я так полагаю, опросов на эту тему не проводилось, я говорю про таких же, как я сам, что толку переубеждать тех, кто бывает счастлив, проснувшись один в четыре утра с растрепанными нервами. Короче, я промучился до рассвета. День начался погано. О последующих и рассказывать не стоит.

Тем не менее я упорно продолжал ходить на встречи с Клеманс, обставляя ими свое существование. Заполняя ими весь день, поскольку происходили они под вечер. Только тогда, в назначенное время, начиналась моя настоящая жизнь. Я спешил в кафе весь во власти предвкушения, но это был пустяк в сравнении с моментом, когда наступала пора смотреть на часы.

Получалось захватывающе. Я с интересом наблюдал, как у меня разгорается нетерпение, когда мой взгляд время от времени вылавливал в толпе фигуру, близко или отдаленно напоминающую Клеманс. На мгновение я узнавал походку, юбку, взгляд, но сходство тотчас исчезало, растворялось в общей массе. Все одинаковые. Каждая не та. Растиражированное отсутствие.

Меня посещало разочарование. Но не обида. Клеманс была не виновата.

Я винил только себя. На седьмой день я понял, что официант мое напряженное состояние заметил. Сделался предупредительным. Меня его внимание тронуло. Он был молод. И, как мне показалось, понимал меня. Не нужно было ничего ему объяснять, он и так видел, что я давно жду кого-то, кто не приходит. Или кого не существует вовсе. А я сижу и жду. И буду ждать.

И я ждал. Официант сменился. Вместо него меня обслуживала девушка. Внимания на меня не обращала. Правда, она меня еще не знала.

Потом узнала. Смягчилась. Впрочем, неважно, плевать на официантку. Это я просто к слову. Они все в итоге смягчаются. Посидите так в одиночестве и увидите. Ваше присутствие тяготит, молчание угнетает. Они его нарушают. Иначе воздуху не хватает. Ну а вы отвечаете. Сохраняя озабоченное выражение лица, растягиваете губы в улыбке. Без натуги. Такая улыбка - лишь обозначение вашей власти, вашего веса на этом стуле. Вы с него два часа еще не слезете. Можете и официантке улыбнуться.

Создав себе столь насыщенную жизнь, я сам обрубил связи с немногими друзьями, которых имел, в конце напряженного дня у меня уже не хватало духу звонить кому-то по телефону, и все же я решил не дать себе увязнуть окончательно в маниакальном ожидании. Отчетливо понимая, что никаких шансов увидеть Клеманс в условленном месте у меня нет, я рассудил, что уделяемое ей время при всей его заполненности могло бы вместить кого-нибудь еще, а потому в один прекрасный вечер, собравшись с силами, пригласил в кафе Симона, назначив ему встречу чуть позже одного из свиданий, которые были у меня с Клеманс.

Симон работал в зверинце при Ботаническом саде, он кормил тигров, лично мне такое занятие не подошло бы - как раз из-за тигров, однако от Симона тянулась невидимая симпатическая ниточка к профессии садовника, а вот работа садовника, особенно в Ботаническом саду, вполне вероятно, привлекла бы меня в молодости, имей я пошире плечи, но я таковых не имел и в садовники не пошел, предпочел посредническую деятельность, тут мне тоже нравится; правда, госслужащим, наверное, быть лучше, надо мной постоянно висит угроза безработицы, но я своим местом доволен,