- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (217) »
собиралась немалая сумма этих праздничных, а визиты растягивались на три дня. Везде его ждали и встречали, хотя и по-разному, но в общем хорошо.
Так было раньше. А сегодня Кандыба зашел только в два купеческих дома, где был уверен не встретить отказа. И это всё. Больше никуда не решился идти. Он знал, что у инженеров прислуга скажет, что господ дома нет, и перед самым носом захлопнет дверь, как это было на пасхе. А про визиты к рабочим, даже квалифицированным, вроде штейгеров, и думать не приходилось.
«Теперь я царская собака», — с горечью подумал околоточный, вспомнив слова песни, и вздохнул.
За дверью послышались шаги. Густые клубы пара ворвались в комнату, словно в сенях был пожар. Пар сразу растаял, как только закрылась дверь. Вошел пристав Аким Акимович Кутырин. Он хмуро взглянул на вставшего при его появлении Кандыбу и несколько раз топнул ногами, отряхивая снег.
— Так что, дозвольте доложить, ваше высокоблагородие! На дежурство заступил исправно. Так что, никаких происшествий не случилось, — скороговоркой пробормотал околоточный, когда Кутырин подошел к столу.
— «Так что» ты болван! — с раздражением отчеканил пристав. — Никаких происшествий не случилось! А это что?
Он достал из кармана скомканный листок бумаги и, нервно разгладив его, поднес к самому носу околоточного.
— Читай!
На листке синими типографскими буквами в два ряда было напечатано:
Против конторы Жига остановился. Нижние окна двухэтажного каменного здания были ярко освещены. Здесь инженеры, техники и служащие копей устраивали сегодня бал-маскарад. «Интересно было бы поглядеть, как вырядились господа!» — подумал Жига, вспомнив, что в молодости он и сам с приятелями ходил ряженым по деревне. Обычно он выворачивал наизнанку шубу, мазал лицо сажей и изображал не то зверя, не то черта. Другие наряжались кто во что горазд. Чаще всего мужчины надевали женскую одежду, а женщины мужскую и при этом наводили сажей усы и мазали подбородок. Главное, чтобы не узнали… — Кто это? — раздался за спиной знакомый резкий голос. — Это я… Жига, ваше высокоблагородие! Аким Акимович, не поворачивая головы, быстро прошел мимо, вбежал на крыльцо и, широко распахнув дверь, ушел внутрь. Жига проводил его глазами, запахнул полу тулупа и медленно тронулся дальше. По натуре трусоватый человек, он одобрял решительное и жестокое поведение начальника. За спиной пристава Жига чувствовал себя в полной безопасности. Рабочих-бунтовщиков, не желающих покориться царю-помазаннику, городовой ругал последними словами. Но особенно ненавидел он студентов и «социлистов». И о тех, и о других он имел смутное
ДАЛОЙ ЦАРЯ.Положив на стол бумагу, Аким Акимович заложил руки за спину и долго ходил из угла в угол, не глядя на остолбеневшего Кандыбу. Затем он остановился около печки и, поднимая к огню то одну, то другую ногу, не поворачиваясь, неожиданно спросил: — Ты мне вот что скажи, Кандыба… Почему тебя зовут «братоубивцем»? — Ваше высокоблагородие, напраслина это, — хрипло проговорил околоточный. — По злобе дразнят. — А все-таки? Нет дыма без огня. Кандыба откашлялся, опустил руки по швам и, часто моргая широко открытыми глазами, заговорил: — Дозвольте доложить, ваше высокоблагородие, всю правду, как на исповеди. Был у меня брат… не отрекаюсь. Оба мы раньше на копях работали. А потом, значит, когда я на своей супруге оженился, то переехал сюда в собственный ейный дом. Супруга моя приходилась родной дочерью здешнему надзирателю и, как, значит, я по наследственности тоже поступил служить в полицию, то между нами с братом произошла свара. Конечно, ваше высокоблагородие, кто себе враг… Я желаю лучшей жизни. При моей старательности… — Не размазывай! Короче! — подстегнул его пристав. — В прошлом году, ваше высокоблагородие, когда на копях беспорядки учинились… Крамола, забастовка, бунт и всякие комитеты… Так что, брат мой, по слабости ума, с внутренним врагом связался и вместе с другими против царя бунтовал… Он, конечно, не социлист, как вы изволили говорить, а только что вроде… Пролетарий! — Кандыба горестно вздохнул и покосился на икону спасителя, как бы призывая его в свидетели. — А потом, когда вы приехали усмирять и покарали виноватых… Так что, брата моего во время стрельбы убили… Вот и говорят, будто я его убил… Ваше высокоблагородие, напраслина это… Так что, меня самого чуть жизни не лишили. Оружие отобрали… В погреб посадили… Казалось, Кутырин не слушал и думал о чем-то другом. Прищурившись, он смотрел на огонь и медленно покачивал головой. — Следовательно, брата твоего убил я? — спросил он. — Нет… Как можно?.. Что вы, ваше высокоблагородие! — испуганно забормотал Кандыба. — С твоих слов так выходит. — Никак нет… И в мыслях не имел… Да разве там разберешь!.. Как на войне… Я к тому говорил, как вы есть… — Ну, довольно! — остановил его пристав. — Черт занес меня в эту дыру! В первый день рождества — и некуда деваться. Со скуки сдохнешь! Кандыба давно привык к таким резким переходам своего начальника. — Истинная правда, ваше благородие! — угодливо согласился он. — Места здесь глухие, медвежьи… образованной компании не собрать. Дикость! — В конторе сегодня бал-маскарад. Воображаю, чт это за бал! Аким Акимыч вернулся к столу, взял бумажку и сложил ее вчетверо. — Я считал, что типографию они успели увезти… — медленно проговорил он. — Это первый случай. Надо ждать еще… Типография где-то здесь. Понял? Держи нос по ветру. Большую награду получишь, если типографию найдем. Пока молчать!.. Ты здесь всех знаешь. Подумай, где искать и кто еще остался ненадежный. — Ой, ваше высокоблагородие! — вздохнул Кандыба. — Так что, много тут ненадежных… Притаились. — Ничего! Больше не посмеют! Голову мы им оторвали, а без головы они не страшны… Типографию надо искать! С этими словами пристав направился в свой кабинет, находившийся в соседней комнате. Околоточный схватил лампу и догнал начальника в дверях. Спрятав бумажку в ящик стола, Кутырин надел перчатки и на ходу приказал: — Я буду в конторе. По пустякам меня не беспокоить!
2. БРОДЯГА
Городовой, по фамилии Жига, в валенках, в овчинном тулупе, в башлыке, медленно шагал по середине улицы, с завистью и досадой поглядывая на освещенные окна домов. Края башлыка и поднятого воротника покрывались инеем, на усах наросли сосульки, но он не замерз. Обидно было дежурить в первый день рождества, да еще на наружном посту.Против конторы Жига остановился. Нижние окна двухэтажного каменного здания были ярко освещены. Здесь инженеры, техники и служащие копей устраивали сегодня бал-маскарад. «Интересно было бы поглядеть, как вырядились господа!» — подумал Жига, вспомнив, что в молодости он и сам с приятелями ходил ряженым по деревне. Обычно он выворачивал наизнанку шубу, мазал лицо сажей и изображал не то зверя, не то черта. Другие наряжались кто во что горазд. Чаще всего мужчины надевали женскую одежду, а женщины мужскую и при этом наводили сажей усы и мазали подбородок. Главное, чтобы не узнали… — Кто это? — раздался за спиной знакомый резкий голос. — Это я… Жига, ваше высокоблагородие! Аким Акимович, не поворачивая головы, быстро прошел мимо, вбежал на крыльцо и, широко распахнув дверь, ушел внутрь. Жига проводил его глазами, запахнул полу тулупа и медленно тронулся дальше. По натуре трусоватый человек, он одобрял решительное и жестокое поведение начальника. За спиной пристава Жига чувствовал себя в полной безопасности. Рабочих-бунтовщиков, не желающих покориться царю-помазаннику, городовой ругал последними словами. Но особенно ненавидел он студентов и «социлистов». И о тех, и о других он имел смутное
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (217) »