Заработок у тебя неплохой. Работа легкая. Ты просто прогуливаешься. Немного найдется людей, которым платят за хождение.
— Если мне так хорошо платят, то почему мы останавливаемся в таких убогих отелях?
— Ты не платишь ни за комнату, ни за еду, — сказал Джо. — Все это оплачивает государство. Мы делаем это за тебя. А не останавливаемся в лучших отелях потому, что неподходяще одеты. В отеле высшей категории мы выглядели бы смешно и обращали на себя общее внимание.
— Вы все одеваетесь так, как я, — сказал Эрни, — и говорите похоже. Почему?
— В этом и заключается наша работа.
— Знаю. Нищие кварталы. Что касается меня, то все в порядке. Я всю жизнь провел в таких кварталах, но с вами, парни, совсем другое дело. Вы привыкли к белым рубашкам, галстукам и костюмам. Вычищенным и выглаженным. И держу пари, что когда вы не со мной, то даже говорите иначе.
— Джек, — сказал Джо, — идите с Элом перекусите. Я и Чарли придем позднее.
— А кстати, — сказал Эрни. — Вы никогда не приходите и не уходите все вместе. Похоже, что вы не держитесь вместе. Это для того, чтобы вас не заметили?
— Ох, — вздохнул Джо, которому все это осточертело. — Какая разница?
Джек, Эл и Эрни вышли.
— Это становится невыносимым, — сказал Чарли. — Видишь ли, — сказал Джо, — есть только один такой, как он, к тому же кретин или нечто подобное. — До сих пор не известно о других? Джо покачал головой. — Нет. Наверняка нет до последнего моего разговора с Вашингтоном. То есть до вчерашнего дня. Разумеется, они делают все, что в их силах, но как взяться за такое дело? Единственный выход — это статистика. Обнаружение — если это когда-нибудь произойдет — районов, в которых нет болезней, а затем выявление того, кто является этому причиной. — То есть другого такого, как Эрни? — Да, другого такого, как Эрни. Но знаешь что? Пожалуй, другого такого нет. Это феномен. — А почему бы не быть еще одному феномену? — Очень мало шансов. Впрочем, даже если бы такой и был, то каковы, в свою очередь, шансы обнаружить его? Нам чертовски повезло, что мы добрались до Эрни. — Мы плохо беремся за дело. — Конечно, плохо. Правильный, научный подход заключается в изучении, почему он такой. Мы уже пробовали, помнишь? Почти год с этим возились. Десятки тестов, а он только злился и хотел вернуться домой к Сюзи и Павиану. — А если мы перестали как раз тогда, когда были близки к решению загадки? Джо покачал головой. — Не думаю, Чарли. Я разговаривал с Розенмейром. Он утверждает, что это безнадежное дело. А если Рози признает, что что-то безнадежно, значит, это действительно должен быть твердый орешек. Его нельзя было держать в Вашингтоне и проводить дальнейшие исследования в то время, когда шанс узнать что-либо был так мал. Они держали его в руках, и его использование было следующим логическим шагом. — Но наша страна огромна. У нас так много городов… Так много заштатных местечек. Столько нужды. Мы проходим с ним несколько миль улиц каждый день. Проводим его мимо больниц и домов престарелых… — И не забывай, что с каждым его шагом обретают здоровье десятки больных, десятки других благодаря ему вообще не заболевают, что иначе было бы неизбежно. — Не понимаю, как можно не сознавать этого. Мы говорили ему об этом десятки раз. Он должен быть доволен, что может послужить людям. — Я же говорил тебе: этот человек кретин. Самовлюбленный кретин, сказал Джо. — По-моему, нужно взглянуть на это и с его точки зрения, — сказал Чарли. — Мы забрали его из дому. — У него никогда не было дома. Он спал на улице или в дешевых отелях. Попрошайничал. Иногда крал, если представлялся случай. Иногда спал с Сюзи. Часто ел бесплатный суп и рылся на помойках. — Может, именно это ему нравилось? — Может. Полное отсутствие ответственности. Он жил одним днем. Как зверь. Теперь у него есть ответственность — может, так много, как ни у кого до него. У него такие возможности, как ни у кого другого. Он должен принять на себя ответственность. — Может быть, в мире, в котором живем ты и я, но не в его мире. — Чтоб мне провалиться, если я знаю, как обстоят дела, — сказал Джо. — Я уже совсем обалдел от него. Это одно большое притворство. Эта его говорильня о доме — сплошной вздор. Он жил там всего четыре или пять лет. — А может, оставить его в одном месте и под разными предлогами приводить к нему людей? Сидел бы он никем не замеченный в кресле, а люди проходили бы мимо него. Можно еще забирать его на крупные собрания и съезды. Пусть немного придет в себя. Он бы привык. — Дело получило бы огласку, — сказал Джо. — Нельзя, чтобы нас заметили. Мы не можем допустить огласки. Боже мой, да представляешь ли ты, что стало бы, перестань это быть тайной? Он, конечно, этим хвалится. В том притоне, куда он зашел после полудня, он им наверняка все рассказал. А они не обратили на него внимания. Юрист решил, что он сумасшедший. Эрни мог бы залезть на крышу и с высоты кричать это всему миру, и все равно ему бы не поверили. Но если бы информация шла из Вашингтона… — Знаю, — сказал Чарли. — Знаю. — Мы делаем это, — сказал Джо, — единственным возможным способом. Мы «обрекаем» людей на отсутствие болезней так же, как они на эти болезни обречены. И делаем это там, где это нужно больше всем. — У меня какое-то странное чувство, Джо. — Какое чувство? — Может, мы все-таки совершаем ошибку? Иногда мне кажется, будто что-то здесь не так. — Ты имеешь в виду это хождение наугад? Делание чего-то без знания, в чем оно заключается? Без понимания? — Может, так оно и есть, не знаю. Я уже ничего не понимаю. Но мы все же помогаем людям. — Себе тоже. Мы в таком тесном контакте с этим типом, что должны жить вечно. — Ну да, — сказал Чарли. Какое-то время они сидели молча. Наконец Чарли спросил: — Ты случайно не знаешь, Джо, когда кончится вся эта затея? Эта последняя тянется уже месяц. Самая длинная из всех. Если я вскоре не вернусь домой, меня родные дети не узнают. — Знаю, — сказал Джо. — Такому человеку, как ты, отцу семейства, наверняка тяжело. А мне все равно. Элу, наверное, тоже. Не знаю, как с Джеком. Это человек, который никогда ничего не говорит. Во всяком случае о себе. — Кажется, где-то у него есть семья. Я не знаю ничего, кроме того, что она где-то существует. — Послушай, Джо, а не выпить ли нам чего-нибудь? В сумке у меня есть бутылка. Я могу за ней сходить. — Выпить… — сказал Джо. — Это неплохая мысль. Зазвонил телефон, и Чарли, уже направившийся к двери, остановился на полпути и вернулся. — Это, может быть, меня, — сказал он. — Недавно я звонил домой и не застал Мирт, а потому попросил маленького Чарли передать ей, чтобы она позвонила. Наверное, это
— Это становится невыносимым, — сказал Чарли. — Видишь ли, — сказал Джо, — есть только один такой, как он, к тому же кретин или нечто подобное. — До сих пор не известно о других? Джо покачал головой. — Нет. Наверняка нет до последнего моего разговора с Вашингтоном. То есть до вчерашнего дня. Разумеется, они делают все, что в их силах, но как взяться за такое дело? Единственный выход — это статистика. Обнаружение — если это когда-нибудь произойдет — районов, в которых нет болезней, а затем выявление того, кто является этому причиной. — То есть другого такого, как Эрни? — Да, другого такого, как Эрни. Но знаешь что? Пожалуй, другого такого нет. Это феномен. — А почему бы не быть еще одному феномену? — Очень мало шансов. Впрочем, даже если бы такой и был, то каковы, в свою очередь, шансы обнаружить его? Нам чертовски повезло, что мы добрались до Эрни. — Мы плохо беремся за дело. — Конечно, плохо. Правильный, научный подход заключается в изучении, почему он такой. Мы уже пробовали, помнишь? Почти год с этим возились. Десятки тестов, а он только злился и хотел вернуться домой к Сюзи и Павиану. — А если мы перестали как раз тогда, когда были близки к решению загадки? Джо покачал головой. — Не думаю, Чарли. Я разговаривал с Розенмейром. Он утверждает, что это безнадежное дело. А если Рози признает, что что-то безнадежно, значит, это действительно должен быть твердый орешек. Его нельзя было держать в Вашингтоне и проводить дальнейшие исследования в то время, когда шанс узнать что-либо был так мал. Они держали его в руках, и его использование было следующим логическим шагом. — Но наша страна огромна. У нас так много городов… Так много заштатных местечек. Столько нужды. Мы проходим с ним несколько миль улиц каждый день. Проводим его мимо больниц и домов престарелых… — И не забывай, что с каждым его шагом обретают здоровье десятки больных, десятки других благодаря ему вообще не заболевают, что иначе было бы неизбежно. — Не понимаю, как можно не сознавать этого. Мы говорили ему об этом десятки раз. Он должен быть доволен, что может послужить людям. — Я же говорил тебе: этот человек кретин. Самовлюбленный кретин, сказал Джо. — По-моему, нужно взглянуть на это и с его точки зрения, — сказал Чарли. — Мы забрали его из дому. — У него никогда не было дома. Он спал на улице или в дешевых отелях. Попрошайничал. Иногда крал, если представлялся случай. Иногда спал с Сюзи. Часто ел бесплатный суп и рылся на помойках. — Может, именно это ему нравилось? — Может. Полное отсутствие ответственности. Он жил одним днем. Как зверь. Теперь у него есть ответственность — может, так много, как ни у кого до него. У него такие возможности, как ни у кого другого. Он должен принять на себя ответственность. — Может быть, в мире, в котором живем ты и я, но не в его мире. — Чтоб мне провалиться, если я знаю, как обстоят дела, — сказал Джо. — Я уже совсем обалдел от него. Это одно большое притворство. Эта его говорильня о доме — сплошной вздор. Он жил там всего четыре или пять лет. — А может, оставить его в одном месте и под разными предлогами приводить к нему людей? Сидел бы он никем не замеченный в кресле, а люди проходили бы мимо него. Можно еще забирать его на крупные собрания и съезды. Пусть немного придет в себя. Он бы привык. — Дело получило бы огласку, — сказал Джо. — Нельзя, чтобы нас заметили. Мы не можем допустить огласки. Боже мой, да представляешь ли ты, что стало бы, перестань это быть тайной? Он, конечно, этим хвалится. В том притоне, куда он зашел после полудня, он им наверняка все рассказал. А они не обратили на него внимания. Юрист решил, что он сумасшедший. Эрни мог бы залезть на крышу и с высоты кричать это всему миру, и все равно ему бы не поверили. Но если бы информация шла из Вашингтона… — Знаю, — сказал Чарли. — Знаю. — Мы делаем это, — сказал Джо, — единственным возможным способом. Мы «обрекаем» людей на отсутствие болезней так же, как они на эти болезни обречены. И делаем это там, где это нужно больше всем. — У меня какое-то странное чувство, Джо. — Какое чувство? — Может, мы все-таки совершаем ошибку? Иногда мне кажется, будто что-то здесь не так. — Ты имеешь в виду это хождение наугад? Делание чего-то без знания, в чем оно заключается? Без понимания? — Может, так оно и есть, не знаю. Я уже ничего не понимаю. Но мы все же помогаем людям. — Себе тоже. Мы в таком тесном контакте с этим типом, что должны жить вечно. — Ну да, — сказал Чарли. Какое-то время они сидели молча. Наконец Чарли спросил: — Ты случайно не знаешь, Джо, когда кончится вся эта затея? Эта последняя тянется уже месяц. Самая длинная из всех. Если я вскоре не вернусь домой, меня родные дети не узнают. — Знаю, — сказал Джо. — Такому человеку, как ты, отцу семейства, наверняка тяжело. А мне все равно. Элу, наверное, тоже. Не знаю, как с Джеком. Это человек, который никогда ничего не говорит. Во всяком случае о себе. — Кажется, где-то у него есть семья. Я не знаю ничего, кроме того, что она где-то существует. — Послушай, Джо, а не выпить ли нам чего-нибудь? В сумке у меня есть бутылка. Я могу за ней сходить. — Выпить… — сказал Джо. — Это неплохая мысль. Зазвонил телефон, и Чарли, уже направившийся к двери, остановился на полпути и вернулся. — Это, может быть, меня, — сказал он. — Недавно я звонил домой и не застал Мирт, а потому попросил маленького Чарли передать ей, чтобы она позвонила. Наверное, это