курит в хвосте вагона и глядит в окно. Поезд замедляет ход и останавливается. Гремят дверь и сходни. Через минуту состав снова приходит в движение. Проводница возвращается в вагон и начинает разносить белье.

Перегон второй.

Касымово — Рамешки.

Ночь со 2 на 3 октября 1993 года.

Те же декорации и действующие лица, что и ранее. Из купе, оглядевшись по сторонам, выходят в коридор Кракс и Левый — так теперь, спустя два года, именуют бывших калиновских провинциалов Дрюнделя и Вовчика. Оба они одеты в униформу восходящего класса свободной России: красные пиджаки, лакированные ботинки, черные очки, но в облике их проглядывает труднообъяснимое несоответствие роли — возможно, излишняя склонность к рефлексии и рассуждениям. Кракс напряженно озирается, а Левый, бледный и замкнутый после перепоя, под мышкой держит картонную коробку с синей этикеткой.

Кракс (закуривая сигару). Интересно, подают в этом «фирменном» поезде джин с тоником или нет? Дошла наконец цивилизация до нашей глуши? Взгляни только, Левый — ландшафт за окном стопроцентно совковый. И погода — совковая в квадрате. А что за лохи с нами едут! Давно пора завезти из-за кордона партию племенных европейцев и наладить сеть ферм по выведению нового русского генотипа. (Смотрит на Левого.) Тебе плохо, Левый? Наружу выворачивает? Отвести в сортир?

Левый (сквозь дурноту). Там есть биде?

Кракс. Ну, знаешь ли, толчок тут явно не на пять звездочек, это я тебе могу гарантировать… Тогда, может, в тамбур?

Левый (сквозь зубы). Я не блюю! Как прочие. Страдаю головой.

Кракс. Ну, да! Ты у нас никогда не расстанешься с тем, до чего дорвался на халяву. (Хватает за рукав Левого.) Сейчас будет переезд. Разуй зенки и секи!

Оба смотрят в окно. Короткое мелькание огней и грохот.

Кракс. Видел дорогу за шлагбаумом? Сто лет здесь не был, а помню каждую кочку на трассе. Наш «мерс» сейчас там фигарит параллельно поезду. Вся соль в том, что на тридцать первом километре нашу комфортабельную тачку расстреляют калиновские братки. Как пишут в газетах, разборки на дорогах. Нежная поступь криминала, так-то, друже! А знаешь, в чем главный прикол? На том же самом километре за кустами их караулят на джипе наши, ясеневские. Пока они расстреливают «мерс», наши гасят их со спины.

Пауза.

Кракс. Тебе что-то не нравится? Напрасно! Жизнь — это болезнь со стопроцентно летальным исходом, Левый. Когда в Москве пойдут на штурм Белого дома, истина эта откроется многим, а кому доведется ласты склеить, один Бог знает. Нас вот в Калинове должны были замочить, без вопросов, но я видишь, выкрутился, так что панихида откладывается.

Из соседнего купе доносится плач ребенка. Кракс заглядывает в купе.

Голос Юли. Не плачь, не плачь, бубука!.. Все хорошо, мама здесь.

Кракс осторожно прикрывает дверь.

Кракс. Какое соседство! Мать и младенец. «Младенца ль милого ласкаю, уже я думаю: прости, тебе я время уступаю, мне время тлеть, тебе — цвести!» Конечно, с другой стороны — кольцо на левой руке! Так то ошибки нежного возраста. Знаешь, Левый, я три раза женился и столько же разводился, но по сей день не утратил вкуса к женской ласке. И дело тут не в гормонах: просто я — свободная натура, не выношу рутины и прочего домостроя. Брак в моем понимании — это импровизация, фейерверк. Больше всего горжусь тем, что ни одну из жен не обманул. Каждой обещал подарить небо в алмазах, и каждой дарил его два раза — в день свадьбы и в день развода.

Голос старухи. Темнота. И крадется кто-то. Перекреститься бы, да руки захолодели. Пропала я, как есть пропала!

В коридор выходит проводница. Кракс и Левый невольно вздрагивают.

Проводница. Слышь, мальчики, белье не нужно?

Кракс. Готов хоть всю ночь говорить с дамой о белье. Вы какое предпочитаете: французское или бельгийское?

Проводница. Эмпээсовское.

Кракс. Надеюсь, это у вас — одноразовое? (Двумя пальцами брезгливо щупает белье.)

Проводница. А то какое же? Один раз спят, затем — в стирку и снова в пользование.

Кракс. А где гарантия, что на нем не спал больной СПИДом или туберкулезник? Или что на нем не совершали акт? Нет, мы лучше скромненько посидим без белья, правда, Левый?

Проводница. Мы по акту все белье сдаем и принимаем. Значит, не берете?… Ладно… (Хочет пройти мимо, но, заметив в хвосте вагоне интеллигента, останавливается.) Вот какое дело… Вы, похоже, парни московские… Тут в соседнем вагоне проводница говорит, что к нам в поезд какой-то вор в законе подсел.

Кракс (Левому, вполголоса). Вот тебе и конспирация, блин! (Проводнице.) Вы знаете, современные бандиты — это вам не какие-нибудь бритые мордовороты в красных пиджаках вроде меня и моего друга Левого. (Стучит по спине закашлявшегося Левого.) Друг мой хочет сказать, и я с ним полностью согласен, что в такую форму одеваются только последние шестерки, а настоящий авторитет, крестный отец — это мозговой центр, интеллектуальный бугор нашей славной бандократии. А если человек интеллектуал, это качества у него со лба не сотрешь — разве что пулей.

Проводница. И как же распознать, кто в авторитете, а кто так, шибздик, (кивает на интеллигента) — вроде этого.

Кракс. Методом проб и ошибок.

Проводница. Спасибо, я умирать не нанималась… А зачем этот громила к нам в Калинов ездил? Крестить кого? Или нашу мафию прижать? Ну, этих, штангистов!

Голос старухи. Кто меня толкает-швыряет, железом гремит? За какие грехи, Господи?

Левый. Это старуха…

Проводница. Знаю.

Кракс. А чем вам таки не нравятся штангисты — гордость и краса Калинова?

Проводница. Штангисты! Из всей их шайки-лейки только один на Московскую олимпиаду пробился — да как присел в упоре, до сих пор в раскорячку ходит. Зато сейчас шишку держат — ларьки жгут, вьетнамцев на рынке обложили. А в городе все, как было — пойти некуда, купить нечего, жить и вовсе тошно. Тишина — как в поганой луже. А все потому, что бандит, если живет по-бандитски, так и умирать должен регулярно. Вон, в Ярославле — совсем вроде бы рядом с нами — каждый месяц кого-то отстреливают, так у них, сестра говорит, и дороги — любо дорого посмотреть, и центр города вычищен…

С сомнением смотрит на интеллигента и уходит к себе, где принимается готовить чай.

Кракс. Вот он — глас народа, Левый. Мы с тобой — санитары калиновских улиц, гераклы российских конюшен. Нам еще скажет спасибо сердечное русский народ. У меня родился лозунг: с братвой к свободе и равенству. Надо будет подкинуть его Марату, если вернемся… когда