Равви. — А вот и пророк…

— Ударьте ка его каждый по разу, пусть проречет кто ударил его, — сказал Анна хихикнув в седую козлиную бородку.

Рабы нехотя выполнили приказание. Воины били деловито, жалея косточки пальцев. Избиваемый, вёл себя странно, и даже более чем странно. Не вырывался бежать, не сквернословил, не плевался ненавистью. Жалость была написана на его лице. И жалость ни к себе, ни к своим палачам, а сожаление о какой-то непоправимой ошибке, постыдном недоразумении. Необъяснима была эта жалость, и непонятна. И воин по имени Луперк, так озверел, что пиная Равви в голову, забил бы его насмерть, не вмешайся оптиом.

Но всего этого Малх уже не видел. Не видел он как предатель получил обещанные деньги, как ввёл он во двор его обидчика, и тот грелся у костра мелко дрожа и беспрестанно вопрошая: «За чем ты так Иуда?»

Не знал он, что Руфь, движимая предчувствием, будет спрашивать у Кифы: «Не он ли тот, кто ударил раба?» И тот ответит, нет.

И когда проходивший мимо солдат равнодушно спросит: «Не он ли был с пророком в саду?» Он отречется: Нет. И совсем уже невдомёк было Малху, что отведен, будет раввин к Каиафе, и брошен в одну клетку вместе с рычащим от боли Вараввой. Грозным разбойником Вараввой, ночным ужасом великого города. Не знал, что Варавва тяжело дышащий злобой, со сломанными рёбрами, будет говорить с Ним. И под утро будет плакать, обнимая истерзанное нескладное тело в грузной и подранной власянице. Плакать, как плачет отец, теряющий своего единственного сына. Не знал Малх, что на Пасху будет распят этот никому ненужный пророк, а Варавва по странным обстоятельствам отпущен. Не знал и не мог знать, потому что все это было в будущем.

А тогда он лежал в конюшне, уткнувшись лицом в ароматное сено, и стонал. Стонал по утраченному уху, по потерянной надежде на любовь и ещё по чему-то навсегда и безвозвратно утерянному. И в мыслях своих неизбежно возвращался к безымянному пророку, к тому теплу и нежности, которые он в него заронил. И щемящее чувство утраты слезой, словно каплей вечности, застыло в ту ночь. И не знал он ответа на свой вопрос: «За что?» Не знал, что следующей ночью этот вопрос слетит с губ скорчившегося, в пыли Кифы, рядом с ржавым ножом.

Лишь спустя много лет в проповеднике с грозным пламенным взглядом, в пророке именующим себя Кифой и учеником Его, с удивлением признает он другого видимого лишь раз и мельком, привязанного к лошадиному хвосту.

И что-то шевельнется в его груди, и заболит, заноет старая рана. И одноухий беглый раб, стоя в толпе, будет опять вопрошать: — За что?

23.05.1991 г.