предстает взгляду и мысли - в его переписке, в воспоминаниях о нем, наконец, главное, в его прозе, в фантасмагориях, переживаемых его героями.

Он родился 11 февраля (30 января) 1887 года в окрестностях Киева в польской католической семье. Очень поздний ребенок, единственный сын, намного младше трех своих сестер, он рано почувствовал это естественное возрастное - отчуждение. И замкнулся, вернее, сосредоточился на собственных мыслях и чувствах. Так "закрытость" и ощущение "дистанции", большей или меньшей, но неизменно существующей между ним и окружающими, легли в основание его натуры. "Он всегда нуждался в тепле и никогда не умел его удержать", - сказано после смерти Кржижановского самым близким к нему человеком Анной Бовшек.

В 1907 году он окончил Четвертую киевскую гимназию. В 1913 году юридический факультет Киевского университета, одновременно пройдя курс факультета филологического. Еще в гимназии начал писать стихи - эти тетрадки сохранились. Будучи студентом, совершил несколько поездок за границу - в Италию, Германию, Францию, Швейцарию. И напечатал путевые очерки в киевских газетах.

После университета "по материальным обстоятельствам" пришлось вступить "в сословие присяжных поверенных". С 1918 года он становится лектором: по истории музыки, предваряя выступления симфонического оркестра или инструменталистов, например молодого Генриха Нейгауза, по истории литературы и театра - в театральном институте имени Н. В. Лысенко, по психологии творчества - в Киевской консерватории. В 1919 году, "земную жизнь пройдя до половины", опубликовал рассказ "Якоби и "якобы"" (журнал "Зори", № 1), открывший, по мнению самого Кржижановского, вторую - писательскую - половину его жизни. В 1922 году он переехал в Москву, где прожил двадцать восемь лет и умер 28 декабря 1950 года.

Из многочисленных киевских встреч и знакомств надо выделить три, существенно сказавшихся на судьбе Кржижановского.

Прежде всего - не по хронологии, а по значению - с ровесницей, бывшей артисткой МХТ Анной Гавриловной Бовшек. Тридцать лет они были вместе. Ее воспоминания о нем названы безукоризненно точно - "Глазами друга", читатель может в том убедиться. Это ей, спасшей архив Кржижановского, мы целиком обязаны нынешней возможностью читать его прозу, статьи, записные книжки, письма. Хотя сама она до первой его книги (Воспоминания о будущем. Избранное из неизданного. M., 1989) не дожила целых восемнадцать лет...

Несколькими годами раньше началась дружба Кржижановского с композитором Анатолием Константиновичем Буцким. Это он, будучи ректором театрального института и преподавателем консерватории, привлек Кржижановского к лекторской деятельности, которая в дальнейшем, в самые трудные времена, давала пусть несытное, но все же верное пропитание. Всю жизнь с трогательной заботливостью опекал он друга. А после его смерти поддержал Бовшек участием и сочувствием.

Третью историю перескажу со слов С. А. Макашина, слышавшего ее "из первых уст" - от Сергея Дмитриевича Мстиславского. В 1918 году этот видный эсер и будущий писатель был комиссаром в занимавшей Киев Красной Армии. Однажды вечером, обходя посты, он увидел высокого, худого - в болтающейся, словно на вешалке, шинели - часового, который, прислонив винтовку к стене, медленно расхаживал взад-вперед и довольно громко что-то бормотал, будто разговаривал сам с собой. Осторожно приблизившись, чтобы, не вспугнув, разобрать слова, Мстиславский с изумлением обнаружил, что странный часовой декламирует... Вергилия в оригинале. Так он познакомился с Кржижановским. А через несколько лет, уже в Москве, пригласил его на работу контрольным редактором в Большую Советскую энциклопедию, где поистине всеобъемлющая образованность Кржижановского была чрезвычайно полезна "для дела", но безмерно раздражала, доводя до комплекса неполноценности, большинство сослуживцев, так что вскоре после ухода из издательства Мстиславского вынужден был уйти оттуда и Кржижановский. В последний раз они виделись за несколько месяцев до смерти Мстиславского, в 1942 году, в Иркутске, где Мстиславский был в эвакуации и куда Кржижановский приезжал читать лекции...

Кстати об образованности Кржижановского. Она поражала всех знавших его - людей тоже, мягко говоря, не малограмотных. А ведь за время московской жизни у него никогда не было библиотеки - лишь несколько десятков книг, легко умещавшихся на двух настенных полках. Да и с книгою в руках его, судя по воспоминаниям, редко кто видел. Тем не менее он был прекрасно осведомлен и в современной литературе (не только русской), и в новейших научных идеях и теориях, будь то физика, философия, минералогия, биология или филология. Дело, думается, не только в феноменальной памяти (Бовшек упоминает, что на лекциях Кржижановский никогда не пользовался ни книгами, ни записями, а при надобности цитировал по памяти целые страницы сложнейших текстов), но - и более - в том, что, готовясь к серьезным занятиям литературой, он сознательно и систематически разрушал языковые барьеры - изучил основные европейские языки - и "наработал" колоссальный интеллектуальный капитал, которого совершенно хватало, чтобы без видимых усилий и почти мгновенно усваивать новые знания в беседах с Вернадским, Северцовым, Ферсманом, Ольденбургом, Филатовым или из стремительно, без пауз, прочитанных книг, которые после держать в доме уже не было нужды. Эти новые знания естественно и сразу включались в круговорот живых знаний прежних, сращивались с ними мышлением. Чтобы сделать себя таким к тридцати годам, он потратил массу сил и времени, почти ни на что не отвлекаясь, потому и в автобиографии его этим десятилетиям отведено лишь несколько строк. Зато высвободил на будущее максимум времени, чтобы писать.

О московском периоде жизни подробно говорить в этих заметках не вижу смысла - зачем пересказывать своими словами мемуары, которые читатель найдет в книге? Хотя и вовсе без этого, понятно, не обойтись...

Стандартный, по нынешним временам, "редакционный" вопрос: был ли Кржижановский репрессирован? Ответ зависит от того, как понимать репрессии против писателя - и литературы.

Арест, лагерь, ссылка его миновали, хотя трижды - в начале и конце тридцатых и в конце сороковых годов - казались неизбежными: пришлось прятать рукописи по родственникам и знакомым. Судьба написанного тревожила его больше, чем собственная. Ведь почти ничто не было опубликовано; проза, за малым исключением, существовала в единственных экземплярах, которые, случись беда, исчезли бы безвозвратно (кое-что из упомянутого автором и Бовшек и так не удалось разыскать).

Но писатель, лишенный естественного права -