иногда и ночью люди приходили к Неве и так же в темноте возвращались. Ночью было безопаснее. Правда, требовалось быть осторожным. Тропинка петляла среди ям от снарядов и бомб. И каждый день пролегала немного по новому курсу — огибала свежие воронки.
Той ночью по дорожке брели две девочки. За собой они волокли санки с ведром воды. Ведро было худое, и девочки по очереди зажимали дырочку, от этого на рукавицах образовались ледяные наросты. Останавливаться было опасно полозья примерзали к снегу. Но они все-таки остановились. На дорожке стояла непривычная вещь — большая полосатая сумка. Сумка мешала проехать, и одна из девочек хотела ее сдвинуть с дороги. Но наклонившись, она вдруг уловила совершенно неправдоподобный запах… Она запустила руку внутрь и вытащила… батон колбасы. В безмерном удивлении девочки уставились на колбасу, потом друг на друга, оглянулись вокруг, но увидели неподалеку только какого-то мальчика, стоявшего над кучей металла. На мальчике было легкое пальто, он засунул руки в рукава и притопывал ногами.
На горизонте возник звук. Девочки знали его значение. Они рванули санки, схватили сумку и побежали туда, куда указывала фанерная стрела. Раза два они оглянулись, но только в убежище поняли, что мальчик не побежал за ними, что он не сдвинулся с места, а просто стоял и как-то странно смотрел им вслед. Но тотчас девочки забыли об этом, потому что все заслонила собой тяжелая драгоценная сумка…
Где-то позади, откуда они только что прибежали, глухо рвались бомбы.
На следующий день тропинка сделала новый поворот…
— Куда же он все-таки запропастился? — спросил отец — Одиннадцатый час.
Мать, присматриваясь, ходила по квартире.
— Портфель, где бросил, там и лежит. Значит, за уроки даже не брался. Копилку выгреб дочиста… Машину свою знаменитую, слава богу, унес куда-то. Но зато стену ободрал, и на полу валяется штукатурка. И даже в голову не пришло подмести. Ну что за дети пошли, господи!
— Сама набаловала, — буркнул отец.
— Еще и сумку унес, — донесся голос матери из кухни — Теперь либо разорвет, либо вымажет. Совсем новенькая была сумка, я ее не трепала. Я ее купила потому, что она мне напомнила детство.
— Да, знаю… — отозвался отец. — Кажется, пора его выпороть.
— А вдруг что-то случилось? — медленно сказала мать после паузы.
— Брось, что с ним случится? Времена не те!
И город был серым, и день, и настроение — все было серым, как пепел, падавший с моей сигареты в чашечку с недопитым кофе. И кофе тоже был уже серым… Командировка не удалась. И у человека, который сидел напротив меня в гостиничном буфете, дела тоже были не ай-яй-яй. Сигарету за сигаретой мусолит. Чуть начнет, гасит, задумается, новую тянет. — Вы чем-то расстроены? — спросил я. Он поднял крупную голову с огромным квадратным лбом. Маленькие острые глаза почти физически оттолкнули меня. Я смутился и растерялся. — Извините, не хотел. — А! Вы правы. По Уитмену: если тебе захотелось поговорить с незнакомым человеком, почему бы тебе этого не сделать? — Виктор. — Николай, — ответил я, поняв, что это он мне представился. — Значит, оба победители. Один по латыни, другой по гречески. Что же, полутезка, пойдемте ко мне? У меня есть в номере бутылка полусухого, а здешний кофе вам, должно быть, уже осточертел. …За полчаса я успел рассказать о своих злоключениях с заводом-поставщиком. Раньше конца квартала станков не дают, а мы когда свой план выполнять должны, интересно! И главное, директор у них такой вежливый, спокойный, все так логично объясняет, поневоле веришь. Мне мой директор по междугородному кричит, чтоб я того за глотку брал, а при нем даже голос повысить неудобно. Нет, раньше хорошо было: держали специальных толкачей, те свое дело знали, старшие инженеры на месте сидели, а не валандались без толку… Я передохнул и выжидающе посмотрел на собеседника, точнее — слушателя. Давно пора было и ему начать высказываться. — А у вас? Тоже оборудование не дают? — А! — Он махнул рукой. — Если бы. Дали. В том-то и беда, Коленька. Никуда мне не деться теперь — надо эксперимент ставить. — Физик? — Экспериментатор, — он вздохнул. — Кокетничаете? — усмехнулся я. — Нет. Увы. Рад бы. — Хотите менять профессию? — Не хочу. Но, может, придется. Думал об этом, когда вы со мной заговорили. — А что, неудачи, что ли? — Я окинул взглядом его поношенный пиджак, дешевенькую рубашку, пузырившиеся на коленях брюки. — У вас ведь, слышал, если в тридцать не кандидат, а в тридцать пять не доктор, так уже за бездарь держат. — Доктор я. Даже член-корреспондент, — физик дернул плечом. Обиделся, подумал я. Что ж, сделаю вид, что поверил. — Ну, что же стряслось? Расскажите… Если не секрет. — Какой там секрет! Сейчас все знают, кто хочет, а скоро даже те, кто не хочет, узнают. Вы меня спросили, не физик ли я. А я ответил: экспериментатор. Не знаю, какой я физик, а экспериментатор хороший. Он выбросил на стол руки — огромные красные руки в веревках, бечевках и нитках вен. — Меня не голова вывела в физики, а вот эти две пятерни. Стекло, металл, дерево, пластмасса — со всем могу работать. Ухаживал аспирантом за микробиологичкой, делал ей стеклянные трубки сверхтонкие… До сих пир, кроме одного японца, никто таких не умеет. Отдел у меня сейчас, набрал мастеров первого класса, условия для них выбил, настоящие ребята — любому нос утрут. Вся эта хвастливая тирада была произнесена весьма унылым голосом. — Что вас в этом огорчает? Он не ответил на мой вопрос. Помолчали. Потом большие красные руки взяли меня за лацканы пиджака, и я увидел у самого лица его твердые глаза. — Ладно. Попробую рассказать. Решите, наверное, что у меня мания величия. Но психиатров не вызывайте. Сам к ним ездил. Еще в прошлом году. Впрочем, началось все лет восемь назад. Помните, может быть, один француз опубликовал сообщение о частицах, движущихся быстрее света. Метафотонах. — Как же! Это обошло всю прессу. Потом, правда, выяснилось, что он напутал. — Да. Метафотоны закрыли. Я закрыл. — Вы? — Ага. Очень был доволен. Доктором стал. Никак мне не давали до этого защищаться. Чего ты, говорили, на отрицательных результатах за степенью лезешь? Понимаете,
ФАНТАСТЫ УЛЫБАЮТСЯ
Роман Подольный ЗАКРЫВАТЕЛЬ АМЕРИК…
Они хитрили, и Аллах хитрил, но Аллах самый хитрый из хитрецов.Коран
И город был серым, и день, и настроение — все было серым, как пепел, падавший с моей сигареты в чашечку с недопитым кофе. И кофе тоже был уже серым… Командировка не удалась. И у человека, который сидел напротив меня в гостиничном буфете, дела тоже были не ай-яй-яй. Сигарету за сигаретой мусолит. Чуть начнет, гасит, задумается, новую тянет. — Вы чем-то расстроены? — спросил я. Он поднял крупную голову с огромным квадратным лбом. Маленькие острые глаза почти физически оттолкнули меня. Я смутился и растерялся. — Извините, не хотел. — А! Вы правы. По Уитмену: если тебе захотелось поговорить с незнакомым человеком, почему бы тебе этого не сделать? — Виктор. — Николай, — ответил я, поняв, что это он мне представился. — Значит, оба победители. Один по латыни, другой по гречески. Что же, полутезка, пойдемте ко мне? У меня есть в номере бутылка полусухого, а здешний кофе вам, должно быть, уже осточертел. …За полчаса я успел рассказать о своих злоключениях с заводом-поставщиком. Раньше конца квартала станков не дают, а мы когда свой план выполнять должны, интересно! И главное, директор у них такой вежливый, спокойный, все так логично объясняет, поневоле веришь. Мне мой директор по междугородному кричит, чтоб я того за глотку брал, а при нем даже голос повысить неудобно. Нет, раньше хорошо было: держали специальных толкачей, те свое дело знали, старшие инженеры на месте сидели, а не валандались без толку… Я передохнул и выжидающе посмотрел на собеседника, точнее — слушателя. Давно пора было и ему начать высказываться. — А у вас? Тоже оборудование не дают? — А! — Он махнул рукой. — Если бы. Дали. В том-то и беда, Коленька. Никуда мне не деться теперь — надо эксперимент ставить. — Физик? — Экспериментатор, — он вздохнул. — Кокетничаете? — усмехнулся я. — Нет. Увы. Рад бы. — Хотите менять профессию? — Не хочу. Но, может, придется. Думал об этом, когда вы со мной заговорили. — А что, неудачи, что ли? — Я окинул взглядом его поношенный пиджак, дешевенькую рубашку, пузырившиеся на коленях брюки. — У вас ведь, слышал, если в тридцать не кандидат, а в тридцать пять не доктор, так уже за бездарь держат. — Доктор я. Даже член-корреспондент, — физик дернул плечом. Обиделся, подумал я. Что ж, сделаю вид, что поверил. — Ну, что же стряслось? Расскажите… Если не секрет. — Какой там секрет! Сейчас все знают, кто хочет, а скоро даже те, кто не хочет, узнают. Вы меня спросили, не физик ли я. А я ответил: экспериментатор. Не знаю, какой я физик, а экспериментатор хороший. Он выбросил на стол руки — огромные красные руки в веревках, бечевках и нитках вен. — Меня не голова вывела в физики, а вот эти две пятерни. Стекло, металл, дерево, пластмасса — со всем могу работать. Ухаживал аспирантом за микробиологичкой, делал ей стеклянные трубки сверхтонкие… До сих пир, кроме одного японца, никто таких не умеет. Отдел у меня сейчас, набрал мастеров первого класса, условия для них выбил, настоящие ребята — любому нос утрут. Вся эта хвастливая тирада была произнесена весьма унылым голосом. — Что вас в этом огорчает? Он не ответил на мой вопрос. Помолчали. Потом большие красные руки взяли меня за лацканы пиджака, и я увидел у самого лица его твердые глаза. — Ладно. Попробую рассказать. Решите, наверное, что у меня мания величия. Но психиатров не вызывайте. Сам к ним ездил. Еще в прошлом году. Впрочем, началось все лет восемь назад. Помните, может быть, один француз опубликовал сообщение о частицах, движущихся быстрее света. Метафотонах. — Как же! Это обошло всю прессу. Потом, правда, выяснилось, что он напутал. — Да. Метафотоны закрыли. Я закрыл. — Вы? — Ага. Очень был доволен. Доктором стал. Никак мне не давали до этого защищаться. Чего ты, говорили, на отрицательных результатах за степенью лезешь? Понимаете,