- 1
- 2
место, светлое, возле окошка, было занято. Здесь мылся крутоплечий дядька, белоголовый, черноглазый.
Никанор Иванович занял место рядом. Загляделся на дядьку.
— Ты чего? — спросил тот.
— Смотрю, голова белая, как у маленького. Приглядываюсь: может, седой.
— Да нет, не седой. Белый.
— Вот я и гляжу. Редкий волос.
— Чего же редкого, ты сам такой же!
— У меня голова потемнеет. Мамка говорит, она в малолетстве тоже была, как я, а потом волос потемнел.
— А ты чего ж, в парную ходишь? Судя по венику.
— Без парной в бане делать нечего. Всю дурь недельную выпаришь — и легко.
— Много ли в тебе дури-то, в маленьком таком?
— Во мне-то немного. Да ведь не один я парюсь.
— Ишь ты! — восхищённо покрутил головой сосед. — Ты завсегдатай?
— Кто?
— Завсегдатай. Постоянный, стало быть, клиент.
— С семи лет хожу. А теперь десять.
— Завсегдатай. Хорошая у вас баня.
— Баня старая. А парилке цены нет. Знающие люди говорили. Пошли, если хочешь?
— Пошли.
* * *
— Никанорик пожаловал! — дружно обрадовалась парилка. Никанор Иванович, оглядываясь на белоголового — не отстал ли? — окатил веник кипятком, понюхал душистый пар и полез наверх. — Никанорик, скажи! — пригибая голову от жгучего пара, подошёл к мальчику толстяк. — Они заладили, что если канадцы привезут всех своих «звёзд», то нашим перед ними не устоять. — Они «звёзд» не привезут, — слегка обмахивая грудь и бока веником, ответил Никанор Иванович. — Это почему же, Никанорик? — удивились противники толстяка. — Что им, «золото» не хочется получить? — «Золото» им получить хочется. А только, если «звёзды» подзалетят, их дома болельщики накажут. — Это верно, — согласились с Никанором Ивановичем противники толстяка. — Болельщики на проигравших ходить не любят. Помнишь, на киевское «Динамо» не ходили? — Даже на тбилисское! — Никанорик, ты подальше держись от толстяка. Пол под ним проломится, а пострадаешь ты: придавит. — Да ладно вы! — рассердился толстяк. — Я, между прочим, два кило за парную скидываю. — А потом пять кружек пива — и опять в норме. — А то как же! Эй, внизу! Чего разводишь? — Эвкалипт. — Годится! Поддали пару, захлопали венички. Заохали в блаженстве парильщики. — Похлещись. — Никанор Иванович отдал свой веник белоголовому. Тот похлестался. — Не умеешь, — сказал Никанор Иванович. — Давай похлещу! — Похлещи.* * *
— Ну как? — спросил мальчик, когда они вышли из парной. — Прямо тебе скажу — здорово. Они заняли свои места, вымылись. — Тебя Никанором зовут? — Здесь Никанориком, а вообще я Никанор Иванович. — Ну, это понятно. — Ишь какой понятливый! — усмехнулся Никанор совсем по-взрослому. — Ещё пойдёшь в парную? — Пошёл бы, да за сердце боюсь. — Ну, как хочешь! — Никанор Иванович опять отправился в парную, а когда вернулся, белоголового не было. Кинулся в раздевалку. Вытерся, кое-как оделся, а пройтись по раздевалке, поискать человека застеснялся, кивнул Василичу — и в буфет. Белоголового в буфете не было. Никанор Иванович выскочил на улицу, сбегал до магазина — и там не было белоголового. Помчался назад, к бане. И столкнулся с ним у входа. — Что-нибудь забыл? — спросил белоголовый. Он был в кожаном пальто, в кожаной фуражке, высокий, ладный. — Оставил, — сказал Никанор Иванович. — Мочалку. Любимую. И прошмыгнул мимо этого человека в баню. Постоял под лестницей. Сосчитал три раза: до полсотни, до двадцати пяти, до десяти. Выбежал на улицу, увидал вдалеке кожаное пальто. Белоголовый шёл не оглядываясь, неторопко, и Никанор Иванович почти нагнал его. «А что, если он обернётся?» Никанор Иванович втянул голову в плечи, ноги у него в коленках подломились… он замедлил шаги, а потом совсем остановился. И вспомнил собаку на картофельном поле. И заплакал вдруг. — Ты что-нибудь потерял? — спросила его старушка. — Нет, ничего! — и бросился бегом в обратную сторону. И на бегу сообразил: «А мне как раз сюда и надо». Остановился, вытер кепкой влажное после парилки лицо и пошёл к лавам, через чёрную осеннюю речку.- 1
- 2