поправлялось. Как только это заметили, папа сам увез маму в деревню.
Наступило такое утро, когда Ламара, покормив больного, обняла бабушку и расплакалась:
— Он сейчас мне песенку спел…
Произошло это неожиданно: Ламара не стала насильно его кормить, а пододвинула блюдце и шепотом попросила: «Ешь, милый, ешь!» Кот долго на нее смотрел, наконец чуть-чуть приподнялся и начал лакать. А потом завалился на бок и снова поднял на нее говорящие свои глаза… И тут она вдруг поняла, о чем он ее просит, наклонилась, обтерла ему мордочку и осторожно погладила. Кот закрыл глаза, и тогда послышалось знакомое картавое мурлыканье.
Отъезд Ламары в деревню вместе с бабушкой и котом был назначен на одиннадцатый день после его возвращения. Реваз пришел прощаться. Давно он не видел Ламару такой веселой и такой ласковой. Сам он, мучимый противоречивыми чувствами, выглядел тускло. Ламара истолковала это по-своему: — Ну, чего нос повесил?! Приезжай к нам, как в прошлом году… От этих слов Реваза точно обухом по голове стукнули: и рад, и перепуган — его терпеливейшие родители, вернувшись из Цхалтубо, простили сыну проданный отрез, но ни за что не хотели и часа лишнего терпеть в доме идиотскую птицу, а ее пока некуда было девать — Реваз не сказал им, что Кинто вернулся, не понесешь ведь птицу туда, где живет кот? Какое счастье, лихорадочно думал он, что Ламара ни о чем понятия не имеет. Реваз пялил на нее глаза. Она хорошо ему улыбнулась. Размякая все больше, он уже воображал, как бы Ламара ладила с этой вздорной птицей… и в конце концов даже увидел ослепительного попугая у нее на плече! — Что с тобой, — спросила она вдруг, — ты что, не хочешь?! — Что ты! — завопил Реваз, — но я… представляешь — не смогу!.. В эти шальные секунды он все решил: если его даже из дому выгонят вместе с попугаем, он его никому не отдаст. Ламара еще что-то сказала, но он уже не слышал — он напряженно восстанавливал в памяти советы умного дяди по поводу тупого попугая: «…на него не кричи, генацвале, — не любит, с ним надо понежнее…» Вслед за этим всплыло еще одно важное воспоминание: очень смирным бывал попугай, когда в доме тихо, а стоило кому-нибудь поднять голос, как он тут же начинал трещать. И чем люди громче, тем еще громче он!.. Все ясно, вах! Реваз просветленно улыбается. Ламара начинает раздражаться: — Что с тобой происходит, ты можешь мне объяснить?! — У него, наверно, тоже нервы есть, — заявляет Реваз как об открытии и продолжает сиять. — Не валяй дурака и скажи, почему ты не можешь к нам приехать? — Очень важное дело есть. — Я хочу знать какое. — Пока не скажу, но тебе понравится!
Тут мы ставим точку, а если нас спросят, зачем понадобилось все это излагать, то, как сказали бы в старом Тифлисе: «Одна бог знает!»
Отъезд Ламары в деревню вместе с бабушкой и котом был назначен на одиннадцатый день после его возвращения. Реваз пришел прощаться. Давно он не видел Ламару такой веселой и такой ласковой. Сам он, мучимый противоречивыми чувствами, выглядел тускло. Ламара истолковала это по-своему: — Ну, чего нос повесил?! Приезжай к нам, как в прошлом году… От этих слов Реваза точно обухом по голове стукнули: и рад, и перепуган — его терпеливейшие родители, вернувшись из Цхалтубо, простили сыну проданный отрез, но ни за что не хотели и часа лишнего терпеть в доме идиотскую птицу, а ее пока некуда было девать — Реваз не сказал им, что Кинто вернулся, не понесешь ведь птицу туда, где живет кот? Какое счастье, лихорадочно думал он, что Ламара ни о чем понятия не имеет. Реваз пялил на нее глаза. Она хорошо ему улыбнулась. Размякая все больше, он уже воображал, как бы Ламара ладила с этой вздорной птицей… и в конце концов даже увидел ослепительного попугая у нее на плече! — Что с тобой, — спросила она вдруг, — ты что, не хочешь?! — Что ты! — завопил Реваз, — но я… представляешь — не смогу!.. В эти шальные секунды он все решил: если его даже из дому выгонят вместе с попугаем, он его никому не отдаст. Ламара еще что-то сказала, но он уже не слышал — он напряженно восстанавливал в памяти советы умного дяди по поводу тупого попугая: «…на него не кричи, генацвале, — не любит, с ним надо понежнее…» Вслед за этим всплыло еще одно важное воспоминание: очень смирным бывал попугай, когда в доме тихо, а стоило кому-нибудь поднять голос, как он тут же начинал трещать. И чем люди громче, тем еще громче он!.. Все ясно, вах! Реваз просветленно улыбается. Ламара начинает раздражаться: — Что с тобой происходит, ты можешь мне объяснить?! — У него, наверно, тоже нервы есть, — заявляет Реваз как об открытии и продолжает сиять. — Не валяй дурака и скажи, почему ты не можешь к нам приехать? — Очень важное дело есть. — Я хочу знать какое. — Пока не скажу, но тебе понравится!
Тут мы ставим точку, а если нас спросят, зачем понадобилось все это излагать, то, как сказали бы в старом Тифлисе: «Одна бог знает!»