к ближайшему дому. Постучал в окно.
Ну, давай же, давай, кипятился Михал. После звонка еще минут двадцать прождешь… Ему вдруг отчаянно захотелось вынырнуть из этого мутного сна.
А ведь сколько распинался перед нашими, что чихать хотел на такую жизнь! Ну да, это когда у меня ее никто не отнимал!
В окне мрак. Ни звука. Только отдаленный гул мчащихся по набережной машин.
От ярости, боли и бессилия хотелось биться головой о камни.
Человек с собакой растерянно двинулся по улице.
Еще окно.
И еще.
— Хулиганье! Марш отсюда с вашими шуточками! — Уродливая голова в бигуди. Резкий, визгливый голос, будто вгрызается в дерево циркулярка.
— Ну что вы, извините…
Господи, он еще извиняется! — Михал в бешенстве стиснул зубы.
— Вон там паренек лежит, ему «скорая» нужна. Не будете ли вы так любезны позвонить по номеру сто пятьдесят пять?
— У меня нет телефона!
И хрясь! Окно закрылось. Темнота. Темнота!
Вместо залитой солнцем глади все глубже и глубже под воду. Страшная тишина! Только испуганный старикан семенит куда-то по улице. И звон трамвая на остановке у моста Палацкого.
Ведь это даже не вода, а земля. Меня закопали? Избавились? Удалось-таки. Но я еще жив. Если бы не этот пласт земли на груди, можно было бы дышать. Не плачь, мама! Я жив. Спасите меня! Вытащите скорее отсюда! Где-то слева в земле зашуршала мышь. Нет, не мышь — крыса. За ней другая. Помогите! Она кусает меня за ногу! И кровь хлещет, много крови из вены в машинку[6]. Все перепуталось. Да раскидайте вы эту землю! Милиция! Ненавистный звук милицейской сирены, от которого некуда скрыться. Облава? Точно. Когда они просто едут, сирена ревет с переливами. А тут рев все время лупит по мозгам. Это за нами! Тише! Пустите меня! Все колышется. Меня сейчас вырвет. Он открыл глаза. Пространство вокруг сжимается. Какой-то трясущийся гроб. Белый. И человек, сидящий рядом, тоже белый. Халат, худое, аскетическое лицо, чуть тронутое желтизной. Пристальный взгляд, будто у гипнотизера. Держит у моего лица что-то черное, присосавшееся ко рту и носу. «Скорая», доходит наконец до Михала. А это кислородная маска. Машина с синей мигалкой и включенной на полную мощь сиреной летит по ночному городу. — Спокойно, спокойно… Еще минута, и приедем, — произносит человек в белом. Но и минута в сумерках бреда кажется Михалу невыносимо долгой. Кажется, и с маской невозможно дышать. Сделайте же что-нибудь! Вы же врач, хочется крикнуть ему, точно врач — всемогущий бог. Лицо крепко сжато резиновой маской от кислородной подушки. Но страх потерять сознание от удушья не проходит. Санитару, склонившемуся над носилками, запомнились в этот момент только расширенные от ужаса глаза Михала. И сухость спины, как всегда, когда исход решают минуты. Почему он ничего не делает? Почему? Хоть бы какой-нибудь укол! Или понял, что уже без толку? Разве мог Михал знать, что старик с собакой разыскал-таки полуподвальную квартиру, откуда ему разрешили вызвать «скорую», а произошло это в ту роковую минуту, когда диспетчер на пульте нервно поигрывала ручкой и мысленно, уже в который раз заклинала: ну хоть десять минут пусть никто не звонит. Всего десять минут… Из тех трех машин с врачами, что оставались на ночное дежурство в Праге, первую пришлось отправить на Бланицкую улицу — отравление газом в квартире, вторую на Старострашницкую — ножевые раны у жены хронического алкоголика, третью в Дейвице, где случилась авария. Другие «скорые», с бригадами из шофера и санитара, тоже были на выезде. Близился к концу суматошный вечер пятницы начала лета. Оставалось только ждать, пока какая-нибудь машина освободится. Наконец на диспетчерском пульте замигал световой сигнал. KQZ-134 возвращается на базу. Диспетчер включила связь: — KQZ-134, KQZ-134, следуйте на Гораздову, у дома номер десять паренек в тяжелом состоянии. На «скорой» под номером KQZ-134 врача не было. Решили, что шансов нет, не стоит и возиться, осенило Михала. Вытаращив глаза, он следил за человеком в белом халате. Сирену и ту выключили. Откуда ему было знать, что, едва на пульте замигал сигнал, означающий выезд «скорой» на место происшествия, диспетчер тут же сообщила в реанимационное отделение: — Сейчас доставим вам паренька. Состояние тяжелое. До места, где решится вопрос о его жизни и смерти, оставалось еще три километра. Там сестры уже готовили носилки, открывали столы с инструментами и лекарствами, проверяли аппарат искусственного дыхания. Вообще-то Михалу повезло. В ту ночь это было последнее свободное место в реанимационных отделениях Праги и всей Среднечешской области. На самый экстренный случай. Какая-то машина вильнула на перекрестке, похоже, водитель пьян. Шофер «скорой» резко затормозил и включил сирену, которую, щадя покой пражан, отключал на прямых улицах с хорошим обзором. И чего им не спится, подумал в этот момент отец Михала, разбуженный воем сирены. Он поднялся закрыть окно на улицу. Про сына не вспомнил. Ему уже удавалось почти не думать о нем. Хорошо бы наконец приучить к этому и жену. Да, кстати, не худо бы ей вспомнить и о своих супружеских обязанностях, подумал он, засыпая. Колышущийся мир вдруг застыл. Тишина. Даже мотор не гудит. Бред — снова глюки[7] — прикидывал Михал. Или все-таки конец? Резкий белый свет. Вот, значит, как это выглядит? Шофер — вероятно, одногодок Михала — открыл задние дверцы и выдвинул носилки. Кислородная маска неожиданно сорвалась. Михал изо всех сил вдохнул свежий воздух Петршина. И тут же снова скорчился в судорогах. Господи, хоть бы уж перестало болеть! Только бы не болело… Снова маска. Слепящий свет больничных люминесцентных ламп. Михал отрешенно закрыл глаза. Ладно. Пусть будет конец. Пусть. Но только скорее, как можно скорее! Лифт медленно тащился сквозь этажи, равнодушный к его мольбам. Мельтешение света и людских фигур в коридоре. — Разденьте его, — доносится чей-то голос. Прямо тут, в коридоре? Четыре сестры, санитар — подсчитывает Михал. Чьи-то руки взялись за рукава его рубашки, ботинки, носки, брюки… Все моего возраста, подумал Михал. Или даже моложе? — Вы слышите меня? Как это произошло? Как это произошло? Михал умоляюще вглядывается в лицо врача. Строго сжатый рот, тронутые сединой волосы, щетинка седых усов. Чтобы Михал мог ответить, врач приподнимает маску, но в ответ — только хрип. Руки одной из сестер расстегивают на Михале брюки. — Запишите, где вы его нашли, и вообще все, что знаете, — врач поворачивается к санитару «скорой». — Вы принимали какие-нибудь
Ведь это даже не вода, а земля. Меня закопали? Избавились? Удалось-таки. Но я еще жив. Если бы не этот пласт земли на груди, можно было бы дышать. Не плачь, мама! Я жив. Спасите меня! Вытащите скорее отсюда! Где-то слева в земле зашуршала мышь. Нет, не мышь — крыса. За ней другая. Помогите! Она кусает меня за ногу! И кровь хлещет, много крови из вены в машинку[6]. Все перепуталось. Да раскидайте вы эту землю! Милиция! Ненавистный звук милицейской сирены, от которого некуда скрыться. Облава? Точно. Когда они просто едут, сирена ревет с переливами. А тут рев все время лупит по мозгам. Это за нами! Тише! Пустите меня! Все колышется. Меня сейчас вырвет. Он открыл глаза. Пространство вокруг сжимается. Какой-то трясущийся гроб. Белый. И человек, сидящий рядом, тоже белый. Халат, худое, аскетическое лицо, чуть тронутое желтизной. Пристальный взгляд, будто у гипнотизера. Держит у моего лица что-то черное, присосавшееся ко рту и носу. «Скорая», доходит наконец до Михала. А это кислородная маска. Машина с синей мигалкой и включенной на полную мощь сиреной летит по ночному городу. — Спокойно, спокойно… Еще минута, и приедем, — произносит человек в белом. Но и минута в сумерках бреда кажется Михалу невыносимо долгой. Кажется, и с маской невозможно дышать. Сделайте же что-нибудь! Вы же врач, хочется крикнуть ему, точно врач — всемогущий бог. Лицо крепко сжато резиновой маской от кислородной подушки. Но страх потерять сознание от удушья не проходит. Санитару, склонившемуся над носилками, запомнились в этот момент только расширенные от ужаса глаза Михала. И сухость спины, как всегда, когда исход решают минуты. Почему он ничего не делает? Почему? Хоть бы какой-нибудь укол! Или понял, что уже без толку? Разве мог Михал знать, что старик с собакой разыскал-таки полуподвальную квартиру, откуда ему разрешили вызвать «скорую», а произошло это в ту роковую минуту, когда диспетчер на пульте нервно поигрывала ручкой и мысленно, уже в который раз заклинала: ну хоть десять минут пусть никто не звонит. Всего десять минут… Из тех трех машин с врачами, что оставались на ночное дежурство в Праге, первую пришлось отправить на Бланицкую улицу — отравление газом в квартире, вторую на Старострашницкую — ножевые раны у жены хронического алкоголика, третью в Дейвице, где случилась авария. Другие «скорые», с бригадами из шофера и санитара, тоже были на выезде. Близился к концу суматошный вечер пятницы начала лета. Оставалось только ждать, пока какая-нибудь машина освободится. Наконец на диспетчерском пульте замигал световой сигнал. KQZ-134 возвращается на базу. Диспетчер включила связь: — KQZ-134, KQZ-134, следуйте на Гораздову, у дома номер десять паренек в тяжелом состоянии. На «скорой» под номером KQZ-134 врача не было. Решили, что шансов нет, не стоит и возиться, осенило Михала. Вытаращив глаза, он следил за человеком в белом халате. Сирену и ту выключили. Откуда ему было знать, что, едва на пульте замигал сигнал, означающий выезд «скорой» на место происшествия, диспетчер тут же сообщила в реанимационное отделение: — Сейчас доставим вам паренька. Состояние тяжелое. До места, где решится вопрос о его жизни и смерти, оставалось еще три километра. Там сестры уже готовили носилки, открывали столы с инструментами и лекарствами, проверяли аппарат искусственного дыхания. Вообще-то Михалу повезло. В ту ночь это было последнее свободное место в реанимационных отделениях Праги и всей Среднечешской области. На самый экстренный случай. Какая-то машина вильнула на перекрестке, похоже, водитель пьян. Шофер «скорой» резко затормозил и включил сирену, которую, щадя покой пражан, отключал на прямых улицах с хорошим обзором. И чего им не спится, подумал в этот момент отец Михала, разбуженный воем сирены. Он поднялся закрыть окно на улицу. Про сына не вспомнил. Ему уже удавалось почти не думать о нем. Хорошо бы наконец приучить к этому и жену. Да, кстати, не худо бы ей вспомнить и о своих супружеских обязанностях, подумал он, засыпая. Колышущийся мир вдруг застыл. Тишина. Даже мотор не гудит. Бред — снова глюки[7] — прикидывал Михал. Или все-таки конец? Резкий белый свет. Вот, значит, как это выглядит? Шофер — вероятно, одногодок Михала — открыл задние дверцы и выдвинул носилки. Кислородная маска неожиданно сорвалась. Михал изо всех сил вдохнул свежий воздух Петршина. И тут же снова скорчился в судорогах. Господи, хоть бы уж перестало болеть! Только бы не болело… Снова маска. Слепящий свет больничных люминесцентных ламп. Михал отрешенно закрыл глаза. Ладно. Пусть будет конец. Пусть. Но только скорее, как можно скорее! Лифт медленно тащился сквозь этажи, равнодушный к его мольбам. Мельтешение света и людских фигур в коридоре. — Разденьте его, — доносится чей-то голос. Прямо тут, в коридоре? Четыре сестры, санитар — подсчитывает Михал. Чьи-то руки взялись за рукава его рубашки, ботинки, носки, брюки… Все моего возраста, подумал Михал. Или даже моложе? — Вы слышите меня? Как это произошло? Как это произошло? Михал умоляюще вглядывается в лицо врача. Строго сжатый рот, тронутые сединой волосы, щетинка седых усов. Чтобы Михал мог ответить, врач приподнимает маску, но в ответ — только хрип. Руки одной из сестер расстегивают на Михале брюки. — Запишите, где вы его нашли, и вообще все, что знаете, — врач поворачивается к санитару «скорой». — Вы принимали какие-нибудь