Я кладу горящий лист на тарелку, и бумага съеживается, чернеет, осыпается пеплом, а огонь выбрасывает веселые искры, как если бы я подпалила сосновую веточку. Бумага так не горит...
Пламя быстро погасло, оставив после себя кучку темного пепла. Я, боясь моргнуть, гляжу в лицо человека, что стоит напротив. Нет, он не исчез, он все еще здесь, только вдруг побледнел еще сильнее, дернулся и, сморщившись, словно от боли, опустился на табуретку.
В этот момент я поняла, что убила его.
- Нет! Нет!
Он сидел, прижав руку к груди, и выглядел одновременно и растерянно, и озадаченно. На мой перепуганный взгляд и возгласы ответил ворчливым: "Чего кричишь? Я и сам вижу, что не получилось". Потом вдруг принялся расшнуровывать ворот рубашки.
Живой... Я присела рядом, со счастливой улыбкой на губах.
- Ты, похоже, рада, - в голосе моего гостя прозвучал упрек.
"Я рада, что с тобой ничего не случилось, по крайней мере, не случилось по моей вине. Что ты все-таки жив"... Он отогнул ворот, и я только сейчас заметила под его пальцами расплывчатую треугольную отметину как раз на уровне сердца. Судя по всему, свежую...
Он вздохнул:
- Похоже, что там меня действительно больше нет... Считай, что я сказал тебе спасибо.
- За что?
- За то, что живой. По крайней мере, здесь.
- Но ты ведь не сказал "спасибо", - неуверенно возразила я.
- Я еще не решил, стоит ли за это благодарить.
Медленно зашнуровал ворот, потом улыбнулся грустно, но искренне.
- И что теперь делать? - растерялась я.
Он пожал плечами:
- Наверное, знакомиться.