предприятия.

Известно, как произошло это достопамятное событие. В ночь на 25 ноября 1741 года цесаревна в санях Воронцова, с Михаилом Илларионовичем, ставшим на запятках, и сопровождаемая другими санями, занятыми ее приверженцами, приехала в Преображенские казармы, где уже находился Лесток; этот авантюрист предусмотрительно распорол ножом кожу барабана, чтоб растерявшийся часовой не произвел тревоги. Впрочем, по другим известиям, Лесток не дожидался в казармах, но стоял вместе с Михаилом Илларионовичем на запятках саней Елизаветы. Лесток и Воронцов тогда же арестовали Анну Леопольдовну и ее семейство.

Если мы примем во внимание, что в случае неуспеха отважного предприятия участникам его грозила страшная судьба и что вообще для участия в таком романтически-смелом поступке нужна была не робкая душа, то мы можем сказать, что добродушный и гуманный Михаил Илларионович скрывал в себе недюжинную энергию и отвагу и что, с другой стороны, он был искренно предан цесаревне.

Утро 25 ноября возвестило о новой русской императрице и о милостях ее к друзьям и помощникам в деле воцарения. Милости, доставшиеся на долю Михаила Илларионовича, вполне вознаградили его за риск участия в совершенном деле. Он был пожалован в камергеры (в то время это звание считалось более редким, чем ныне) к воцарившейся императрице, произведен в генерал-лейтенанты и назначен лейтенантом роты Преображенских гренадер, которая с тех пор получила название лейб-кампании, и те рядовые ее, которые не были дворянами, возведены в это достоинство и одарены поместьями. Михаил Илларионович тоже сделался владельцем богатых поместий и кавалером ордена св. Александра Невского. Вся семья Воронцовых, после счастливого воцарения Елизаветы, была осыпана милостями государыни, а жена брата Михаила Илларионовича (Романа) Марфа Ивановна, пользовалась неизменною дружбою государыни до самой своей смерти, несмотря на зависть и наговоры на нее императрице со стороны Шуваловой, имевшей большое влияние при дворе.

Скоро служба Михаила Илларионовича ознаменовалась новыми милостями Елизаветы: она ему предложила жениться на одной из своих двоюродных сестер, графине Гендриковой или графине Скавронской, дочерях двух родственников императрицы Екатерины I. Михаил Илларионович выбрал, “к счастию” (по выражению его племянника графа Александра Романовича в автобиографической записке), графиню Скавронскую и действительно жил с нею в полном согласии, хотя, как увидим ниже, не был счастлив в своем потомстве. Этот брак (в 1742 году) с родственницею государыни на время еще более сблизил Воронцова с Елизаветою и ознаменовался новыми милостями для всей семьи любимцев. Впрочем, вскоре произошли обстоятельства, которые охладили чувства императрицы к ее камергеру. Чистосердечный и неискусный в интриге Воронцов не мог хорошо лавировать среди разнообразных придворных течений, где были опытные интриганы вроде Бестужева.

Интересную и вместе с тем страшную картину представляла жизнь высокопоставленных сановников и придворной толпы в начале и середине прошлого столетия. Эта жизнь представляла собою положительно “пляску на вулкане”. И с страшными ударами судьбы и коварною переменчивостью счастья пришлось ознакомиться большинству тогдашних вельмож. “Полудержавный властелин” Меншиков, мечтавший основать чуть ли даже не собственную династию, обладатель громадных богатств, изведавший все почести, какие только возможны “на высоте”, кончил бедным изгнанником в Березове, в избе, занесенной сугробами снега... И это изгнание смирило гордую душу временщика: жестокий и надменный раньше, он кончил жизнь кротким христианином, со святым и умиротворяющим Евангелием в руках... участь Долгоруких, пославших Меншикова в ссылку, оказалась еще страшнее: после мук унижения, после позора и бедствий долгого изгнания они были вновь судимы и погибли на эшафоте мучительною смертью. И какой длинной вереницей тянутся эти страдальческие тени прошлого, деяния которых теперь мирно покоятся в архивах! Бирон, Остерман, Левенвольд, Миних, Девьер, Волынский... Сколько кровавых воспоминаний вызывают эти имена в нашем воображении!

Царствование Елизаветы было, правда, не так богато печальными процессами, – оно в этом отношении уступало предыдущим царствованиям, в особенности Петровскому времени и Бироновщине, – но все-таки нравы наших предков не могли внезапно из жестоких сделаться мягкими. Люди слишком огрубели от тех ежовых рукавиц, в которых их держали ранее, и, кроме того, многие еще деятели прежнего времени перешли деятелями и в новую эпоху.

Одним из сановников, искусившихся в интриге и игравших большую роль при Елизавете, является Алексей Петрович Бестужев, бывший кабинет-министр в царствование Анны и вице-канцлер при начале правления Елизаветы. Это был человек необычайно хитрый, замечательно даровитый и с большими государственными знаниями. Воспитанный в трудной школе бироновщины, когда приходилось ловчить всевозможными средствами, Бестужев мог провести и вывести на “свежую воду” всякого, хотя – по пословице “повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить” – и “старая лиса” Бестужев в конце концов сломал себе голову. Страстный противник Пруссии и Франции, он оказал в свое время большие услуги родине на политическом поприще. Благодаря энергии и ловкости, Бестужев побеждал всех своих противников и не постеснился выслать из России французского посланника Шетарди, помогавшего деньгами воцарению Елизаветы и думавшего найти в ней орудие французских происков. Бестужев, верно служивший интересам России, разрушил козни Шетарди, воспользовавшись оригинальным способом, изобретенным Фридрихом II, – перехватыванием чужих писем (“перлюстрация”). Француз неосторожно отзывался в своей корреспонденции об императрице, – письма были показаны государыне, и Шетарди выслали из Петербурга в 24 часа. Мы упоминаем об этом обстоятельстве и вражде к Франции со стороны Бестужева потому, что эти причины имели впоследствии влияние на группировку партий при дворе и на отношения Воронцовых к Бестужеву.

Бестужев, видя сначала в Воронцове помощника себе и человека, близкого к государыне, способствовал, после получения места великого канцлера, определению Михаила Илларионовича в вице-канцлеры (1744 год). Этою мерою он думал создать себе приверженца, и, с другой стороны, для него являлось весьма удобным то обстоятельство, что Воронцов часто виделся с Елизаветою и мог ей чаще докладывать, нежели сам Бестужев: государыня не особенно любила дела, да еще в докладах такого желчного, подозрительного старика, каким был великий канцлер. Михаил