сгорело. Тело получило тяжелые ожоги. Долго ничего не видел. Думал, навсегда слепым останусь. Как-то врач развернула простыни, в которые я был завернут, осмотрела. В ее взгляде впервые заметил надежду. И действительно, вскоре кризис миновал.

Возвращался в свою часть на крыльях. Командир полка Зинченко встретил тепло.

«Ты знаешь, Степан Андреевич, четыре месяца на фронте – большой срок, – пожимая руку, говорил он. – Но ждал тебя. Ты теперь командир третьего стрелкового батальона». – «А что с Давыдовым?» – «Жив, жив твой дружок, только переведен в шестьсот семьдесят четвертый полк».

У меня отлегло от сердца.

Командовать самостоятельно начал в разгар наступления. Тут не до переживаний. Надо было уяснить обстановку, определить задачи ротам. Конечно, будь Василий Давыдов рядом, помог бы… Порой очень требовался его совет.

Освобождали мы Латвию. Настроение у бойцов бодрое, задачу выполняли успешно. Правда, враг огрызался сильно. Двадцать восьмого октября осколок мне в руку угодил, опять в правую, у самого локтя мышцу повредило.

Конечно, не очень страшно, но опять же угроза попасть в госпиталь. Вызвал я командира санитарного взвода, попросил сделать все необходимое на месте.

Покачал он головой: с таким ранением, мол, госпитализировать надо, но уступил, понял мое состояние. К счастью, рана заживала быстро. Успешное наступление, что ли, помогло – не знаю.

Одну деревню думали взять с ходу, не вышло. Зубами в нее фашисты вцепились, из каждого дома вели огонь. Полдня бились. Вдруг с левого фланга ударили соседи, и враг был смят. Заинтересовался я, кто помог нам в трудную минуту. Пошел искать и вдруг вижу в конце улицы офицеров, и среди них – Давыдов. Бросились друг к другу, обнялись. «Вася, я как предчувствовал, что увижу тебя, в госпиталь не пошел!..»

Договорились обязательно встретиться в Риге, а не пришлось – еще старый бинт не успел снять с руки, ранило в шестой раз. В лесу это было. Снаряд невдалеке разорвался, осколки прожужжали мимо, а поднятое в воздух бревно ударило по ногам. Кости голеней перебило. Теперь вот тревожусь: срастутся ли, встану ли в строй, встречусь ли с Василием?…

Сестра принесла почту. Оживились раненые, каждый с нетерпением ждет вестей из родного дома. Увидев письмо своего ординарца, Неустроев улыбнулся. Хорошим солдатом оказался Петр Пятницкий – собранным, аккуратным, смелым. А каким встретил его…

Случилось это недавно, когда батальон дрался уже здесь, в Прибалтике. После боя Неустроев направлялся в тылы батальона, когда из кустов прямо на него вышло подобие человека. Даже вздрогнул – то ли от неожиданности, то ли от вида незнакомца. Какое-то привидение стояло перед ним. Глубоко запавшие глаза, провалившиеся щеки, каждая косточка видна… А увидел офицера, сделал шаг вперед, подтянулся – руки по швам, пятки вместе – и слабым голосом четко доложил: «Товарищ капитан! Рядовой Пятницкий бежал из плена».

Непривычно было слышать доклад из уст человека, одетого в истлевшее тряпье узника. Не сразу нашелся, что ответить. Вспомнился рассказ отца о том, как он пытался бежать из немецкой неволи в прошлую войну, как голодал, как ловили его и жестоко били. Что-то подступило к горлу, и комбат по-дружески протянул руку: «Поздравляю тебя, товарищ Пятницкий, с возвращением». И повел к кухне. Потом слушал страшный рассказ о плене.

Пятницкий – молодец. Упорный, выдержанный, видно, не терял веры в победу и шел к ней, презирая смерть. По-солдатски деловито доложил о себе, будто своему командиру, и так, словно всего несколько часов, а не полтора года, томился в концлагерях. Примечательно было и то, что, едва успев поесть, заговорил о службе, стал проситься в батальон.

«Хороший, видно, солдат. Вот только отдых ему нужен».

– Сначала тебе надо окрепнуть, а потом уже в строй… Лицо Пятницкого исказилось, словно от боли.

– Я могу окрепнуть, товарищ капитан, только в бою… – Подумав и, вероятно, посчитав довод недостаточным, продолжил: – Я знаю, вы поймете меня… У вас вон рука ранена, а воюете.

Неустроев промолчал. Он не мог сказать бывшему военнопленному, что в армию не берут первого попавшегося, что требуется проверка. Но это длинная история. Молча всматривался в лицо солдата и убеждался: такому можно верить, ошибки не будет. И зачислил его на все виды довольствия.

Что же пишет Петр? Ага, жестокий бой за Р. Понятно, Р. – это Рига, конечно. Значит, батальон освобождал столицу Латвии… Жалеет, что никого из немецкого лагерного начальства в плен не взяли: «Очень хотелось поглядеть, каковы на расплату эти палачи. Теперь уж их не встретишь, скрылись». В скобках заметил, что хозяйство готовится в дорогу. Но куда? Могут перебросить так далеко, что потом и не сыскать…

2

В сооруженную саперами землянку Петр Пятницкий спускался с удовольствием. Глубокая получилась, просторная! Перекрытие, правда, в два наката, но на деревянных бревнах изрядно земли. Больше и не надо. Немцы – по ту сторону Вислы, а до реки – километров двадцать. Гул орудий доносится совсем глухо. Авиация немецкая даже над дорогами показывается редко, не до леса ей.

В землянке жилье комбата и «кабинет» для совещаний с командирами. Пока в ней поживет заместитель комбата капитан Ярунов. А не сегодня-завтра вернется и сам комбат Неустроев. Получше надо приспособить землянку под жилье. «В госпитале кровати мягкие, надо, чтобы капитан не почувствовал большой перемены». Потому ординарец матрац комбату набил мягкой, высохшей травой, собранной на лесных полянках. На стол, устроенный, так же как и лежаки, из земли, приспособил крышку от снарядного ящика, накрыл ее газетой. Над столом повесил плакат «Родина-мать зовет!», над своим лежаком – «Солдат на привале». Оба плаката ему очень нравятся.

К вечеру подведут телефон. Полный порядок будет!

После боев в Прибалтике тишина польского леса непривычна. Самый раз отдохнуть бы здесь комбату. Петр часто думает о нем. Мало довелось побыть вместе, но есть что вспомнить! Разве забудешь первую встречу, когда Неустроев сразу поверил ему. Не всякий командир решился бы взять в свою часть только что бежавшего из плена солдата, скорее всего, направил бы в особый отдел для проверки. А этот взял. Ничего, что молод, война, видно, научила в людях разбираться. О плене только уж очень определенно сказал: это, мол, известное дело. Наверное, для пущей важности. Откуда ему знать, каково в плену?

Солдату очень хотелось, чтобы комбат узнал, как он, Петр Пятницкий, воевал без него. И не из желания похвастаться. Иногда ему казалось, что в госпитале капитана могли охватить сомнения: а как там Пятницкий, правильный ли он солдат? В письмах Петр о боях писал скупо – не будешь