считающий. Не азиат — африканец, да еще с ритуальными татуировками на скулах. Андрею Михайловичу не понравился этот взгляд и руки в карманах тоже. Официант еще не показался, и Плотников пепельницей придавил двадцатисомовую купюру, чтобы не огорчать парня. Он встал и прошел мимо негра, стараясь быть совершенно естественным, но вряд ли преуспел. Взгляд он чувствовал еще самое малое квартал.

«Ох, неспроста здесь эта компания. Не люблю связываться с Движением, но надо будет дать знать людям Дару-мы, чтобы поинтересовались. Или не давать?»

Прохожих было по-прежнему немного. Невысокий седой старик, прямой как гвардеец, в старом черном пальто, чеканил шаг, неся в одной руке маленькую Библию, а в другой аккуратный газетный пакет. Рядом семенил высоченный одноглазый мужик, выглядевший ниже ростом, чем строгий старик — наверное, проповедник. От долговязого безошибочно несло помойкой и перегаром. Наверное, ССНЗовец… Мужик хныкал и о чем-то плаксиво упрашивал дедушку-гвардейца.

Странную пару он обогнал. Дальше было еще одно кафе, но есть Андрею Михайловичу отчего-то расхотелось. «Может, попозже, наброжу аппетит. Пока есть время, пройдусь, да и машина энергии поднаберет».

Свернуть к маленькому скверу ему не удалось. Когда он проходил рядом с кустом, дрожавшим длинными серебристыми листьями, его сильно дернули за штанину. Мгновенно развернувшись, он увидел два пристальных глаза на грязном до изумления лице.

— Не ходи, дяденька! — сиплый шепоток доносился будто из-под земли. — Щас патруль пойдет!

— Да не боюсь я патрулей, — ответил изумленный Плотников.

— Это другие! — сипело существо. — Это которые подбирают, с тремя тухляками, ну!

Предостережение было реальное. Плохи же дела у Аренды в этом сегменте. Три Посредника, на городском жаргоне «тухляки», «трупаки», «переменки», и еще штук двадцать бесценных терминов, означают, что любой сапиенс, чуть более подверженный действию фактора М, немедля инициируется. Такой рейд означает серьезные потери и острую необходимость пополнить кадры… Ах, глянуть бы сейчас в статистику по региону… Но и так помнится, что тут очень интересная динамика, растут, растут утраты…

Андрей Михайлович сунул в куст стосомовую бумажку и повернулся, чтобы рвануть в сторону Тоголок Молдо, но…

Но было поздно. Сзади, за спинами бомжей, которых он миновал, стояли трое улыбающихся Посредников. И впереди, появившись из-за угла, приближались еще трое…

Во многия мудрости многие печали. Плотников хорошо знал, что он уже в зоне плотного захвата сегмента и что любое мышечное усилие, необходимое, скажем, чтобы перескочить живую изгородь, пробежать по газону, пересечь улицу и скрыться ну хотя бы в том дворе, мгновенно поднимет напряженность Ф-поля. Инициация вместо полуминуты произойдет за несколько секунд. Шансов нет. Приплыли.

Что ж, сказал он себе, и обезьяна падает с дерева. Столько лет ему везло. Из тех, с кем он начинал всерьез изучать это бедствие, уцелела едва одна седьмая. Жаль.

Усмехнувшись, он повернулся к бродягам.

Старик стоял молча и гордо, прижав Библию к животу. Бледно-голубые глаза его горели. Он не нуждался в подпорках. Такой сам кого хочешь подопрет. Старая школа.

Бомжа колотила лихорадка, он без конца озирался, по лицу катились грязные слезы. Губы что-то бормотали.

Андрей Михайлович шагнул к нему и крепко обнял за плечи. Запах был сильнее, чем он мог бы вынести в нормальное время, но нормального времени больше не существовало.

Тухляки уже подняли и сомкнули ладони, вот сейчас они откинут головы и чуть присядут, потом резко выпрямятся и…

— Сейчас, — сказал Плотников бомжу. — Это больно, но быстро.

Он хотел сказать еще что-то, но тут бомж рванулся так, что Плотников отлетел на два шага, а Посредники задержали какое-то движение. Мельком увидел, что на пальцах у среднего старая наколка, три синие буквы «БОБ». Сзади татуированный негр, спереди наколотый хулиган, то есть бывший хулиган… Мать честная, никаких условий для культурной смерти!..

Но бомжу, похоже, было уже все по колено. Хряснув засаленной шляпой по асфальту так, что пыль взлетела выше голов, он завопил:

— Э-э-э-эх-х-х!.. Авгусыч! Задавись, моя душенька!..

Стреляя пуговицами, рванул пиджак на груди, разлоскутил и рубаху, а потом немыслимым, выворачивающим уши, слышным на полгорода, а ночью и на весь город голосом завел:

— О-ой! Ма-а-а-а-ро-о-оз — ма-а-аоро-о-о-оз!.. Не ма-аро-оз-з-з-зь меня!..

И вдруг Плотников ощутил дикое, безобразное и счастливое желание сделать то же самое. Гортань, не певшая уже сто лет, собрала в себя все, что было потеряно за это время, и ударил чугунный, темный, сотрясающий и крошащий все ближние окна бас:

— А!.. Н-н-н-не-э-э ма-а-ар-р-р-р-розь ме-э-н-н-ня! Эх! Ма-а-а-ево-о-о-о ка-а-а-аня!..

Старик, стоявший у дерева Себастьяном, облегчающим лучникам прицел, вдруг швырнул все, что у него было в руках, одним движением содрал с себя пальтуган и, мотнув пророческой головой, резанул колокольным тенором:

— Д-д-ды у! Мен-н-н-н-ня! Же-э-эн-н-на!.. Д-д-ды р-р-ра-а-аскраса-а-авиц-ц-ца! А жде-о-о-от-т-т мен-н-н-ня да-а-а-а-а-ам-м-мой!..

Из куста винтовым, вкручивающимся под черепной свод фальцетом засвистело:

— Ж-ж-ж-жди-и-и-и-ие-ет пича-а-али-и-и-и-и-и-и-и-и-ится!..

Хор гремел, переливался, дробил сознание, уходил трелью под облака, и они закручивались в те фигуры, какие никогда еще не вставали на этом небе.

Посредники торчали скульптурами из накрахмаленных тряпок. Бессмысленные улыбки на некогда разных лицах застыли, будто кардиограммы остановленного сердца.

Но один, тот, с наколкой, вдруг медленно, толчками опустил выставленные ладони. Глаза его вместо пустой уверенной усмешки налились страданием. Губы задергались. С усилием, словно подтягиваясь на режущей пальцы веревке, он прошелестел:

— Ийя… в-в-верус-с-с… да-а-амой-й-й… — Прислушался к себе и не поверил. Громче и уверенней подкатил, трях-нув бритой головой: — Н-на-а-а-а… за… ЗА-А-А-АКАТЕ-Э-Э-Э ДНЯ!!! А-а-а-а-абниму же-ену-у-у-у-у!!! Наэпою-у-у-у-у-у-у-у-у-у ка-а-а-ан-н-ня!..

Теперь пять голосов стали одним. Никогда, нигде, ни почему, ни один земной хор не сливался в то, чем пели они. Оно зазвучало уже совсем рядом с тем, что оживляло камни, очеловечивало зверей и отводило Смерть.

Пятерка грешных ангелов пыталась докричаться до своего бога.

Там, куда не досягает ни один взгляд, не долетает ни один звук, невообразимо огромная ладонь поплыла наконец ко вселенски чуткому уху, чтобы вслушаться. Это будет быстро — пара миллиардов лет, не больше.