принадлежит?

— Нет, тебе тут одной всё принадлежит, — не выдерживаю я, хотя и знаю, что она меня не услышит.

Риза оборачивается на меня и беззвучно аплодирует. Мендель отмахивается:

— Машенька, тебе никого не жалко.

Это неправда. Мне многих жалко, Ризу, например, или того же Йошку. А Сомар мне не жалко. У меня с ней старые счеты.

— Мендель, не ругайся на Машеньку, — вступается Риза, — Машенька хорошая. Просто она не любит Сомар.

— Людей нужно жалеть, Машенька, — хриплым шепотом говорит Мендель, поджимая мятый рот, — людей обязательно нужно жалеть. А то люди тебя жалеть не будут.

На фразе "тебя жалеть не будут" Риза не выдерживает. Она начинает ржать так, что всё её маленькое толстое тельце трясётся, она сгибается пополам, охает, плюётся, и, наконец, выбегает вон, рассыпая за собой хвост из какого-то сора.

— Машенька, а что я такого сказал? — недоумевает Мендель.

— Да нормально всё, — отвечаю я, — просто забавно слышать о том, за что люди могут жалеть или не жалеть конкретно меня.

— Ой, — соображает Мендель, — прости, забыл.

— Ничего, — говорю я ему, — бывает. Иди, помоги Сомар найти колечко. А то она тут всё перевернёт.

— Где моё колечко? — немедленно откликается Сомар из-под Йошкиного кресла, куда она умудрилась залезть целиком, — Мендель, помоги мне найти колечко! А то я тебя побью!

— Она побьёт, — вздыхает Мендель и идёт под кресло.

А я выхожу из библиотеки и иду в спальню. В спальне как раз закончилась утренняя уборка, там светло и чисто. Занавески пляшут от ветра: Рая распахнула окна.

— Доброе утро, Рая, — машинально здороваюсь я.

Рая, разумеется, не отвечает. Она сидит на кровати Ризы и сортирует цветные крышечки от кефира. Каждое утро всем выдают по бутылке кефира, у каждой бутылки кефира — крышечка своего цвета. Желтая, красная, оранжевая или зелёная. Когда все выпивают кефир и выбрасывают бутылки с крышечками в помойное ведро, приходит Рая, аккуратно извлекает крышечки обратно и собирает их в пакетик. Сегодня у неё в пакетике уже много крышечек — желтых, красных, оранжевых и зеленых.

Довольная урожаем Рая перевязывает пакетик верёвочкой и оглядывается: перед кем бы похвалиться добычей? Но в комнате никого нет, только на кровати в углу лежит Милая Ханна. По утрам Ханну уводят на процедуры, а потом она заплетает седую косу, ложится в кровать и лежит там целый день, жалуясь на жизнь. Голос у Ханны нежный и приятный, поэтому её жалобы никому не мешают. Это у нас фон такой — Ханна жалуется на жизнь. Когда Сомар жалуется, это гораздо хуже, Сомар орёт, плюётся и размахивает руками. А Милая Ханна ничем не размахивает, она просто лежит пластом и поёт себе на одной ноте. Милая — это её фамилия. Все новенькие очень удивляются, какая фамилия странная. А по-моему, нормальная фамилия, Милая и Милая. Тем более что Ханна и правда ничего.

— Ком цу мир, майн киндер, — обращается Ханна к стене перед своей кроватью, — ком цу мир! Ком цу мир, майн киндер, ком. Где вы все? Почему не идёте? Я тут всё время одна, майн киндер, ком цу мир.

— Да ладно тебе страдать, — откликается сердечная Рая, — смотри вот, какую я красоту насобирала.

Рая поднимает повыше свой пакетик с крышечками, чтобы Ханна их хорошо разглядела, и трясет пакетиком — так, что между цветными крышками начинают плясать солнечные блики.

— Ком цу мир, — просит Ханна нежно, — почему вас никого здесь нет? Где вы, майн киндер, где? Идите сюда, я здесь, майн киндер, здесь!

— Внуку подарю, — говорит Рая, любовно поглаживая пакетик, — он у меня любит всякое цветное. Он мастерит фигурки и картинки, я ему всё время что-нибудь красивое приношу.

— Где Лёва? — спрашивает Милая Ханна, — где Марик? Где Сонечка? Где Адель?

— В прошлый раз я ему принесла много серебряной бумаги, в которой раньше был шоколад, — Рая неспешно поднимается: она заметила, что на краю тумбочки Ризы еще осталась пыль. — Мне эту бумагу на шоколадной фабрике отдали, я ведь и там убираю. Так он из этой бумажки такую красоту сделал, ты только подумай.

— Где Варя? Где Катя? — горюет Ханна Милая, — где Вероника? Девочки мои где? Ком цу мир, майн киндер, ком! Где Наташа? Где Танечка? Где Рахиль?

— Он взял эту серебряную бумагу, — Рая нашла тряпку и теперь деловито перетирает все тумбочки заново, — налепил её на спичечные коробки, и из этих коробок построил домик!

— Где Витенька, — монотонно недоумевает Ханна, — Витенька где? Почему его нет? А где Анюта? Анюта и Витенька самые любимые у меня. Где они, а?

— Домик, представляешь, получился, настоящий домик из серебра! — торжествует Рая, полируя тумбочки, — как будто дворец. На солнце знаешь, как блестит?

— Витенька, Анюта! — зовёт Ханна, — Анюта, Витенька, ком цу мир, ком!

— И он говорит, — теперь Рая довольна видом тумбочек и начинает неспешно собирать вещи, чтобы уходить, — "Я, бабушка, сделаю еще и принцессу". Принцессу он хочет сделать, маленький мой. Я ему всё-всё собираю. Вот крышечек цветных набрала. Сможет он из них принцессу сделать, как ты думаешь, а?

— Принцессу из чего угодно сделать можно, — говорю я.

— Где мой Марик? — недоумевает Ханна, — Марик мой где? Марик самый маленький был, а потом вырос. И где он теперь?

— Ну ладно, — Рая поднимает большую сумку, — я пошла. Мне еще на фабрике сегодня убирать, будь мне здорова, Ханна, милая, постарайся поспать. Тебе после сна всегда лучше. Поспи, а?

— Уехал, совсем уехал! — внезапно понимает Милая Ханна, и её голос из грустного становится горестным, — уехал, совсем уехал, совсем!

Рая в последний раз окидывает хозяйским взглядом чистую комнату, выходит и дверь за ней закрывается.

— Уехал! — поёт Ханна и тянет меня к себе этой песней, как канатом, — уехал, совсем уехал, совсем! А когда и куда — неизвестно… Машенька, посиди со мной!

Я подхожу и сажусь к Ханне. Ханна тянет мне руку. Я даю ей свою.

— Машенька, где Марик? — спрашивает меня Ханна почти шепотом, — ты не знаешь, а?

— Я знаю, — отвечаю я ей честно, — и ты тоже узнаешь. Вот увидишь.

— Узнаю? — удивляется Ханна, — а скоро?

— Скоро, — я глажу Ханне лоб, — скоро ты всё узнаешь. Спи пока.

— Я посплю, да, — соглашается Ханна. — Я посплю, и ты поспи.

— Я не сплю, ты же знаешь, — отвечаю я.

— Ну тогда я сама посплю, — говорит Милая Ханна и улыбается мне. — Машенька, спасибо тебе. А то я думала, уехал, совсем уехал. А ты говоришь — спи пока. Так я посплю.

— Поспи, конечно, — я встаю.

Спать Ханна, безусловно, не будет: она никогда не спит днём.

Я выхожу, а мою спину догоняет недоуменный возглас:

— Уехал, совсем уехал! Совсем уехал, уехал совсем! Ком цу мир, майн киндер,