способность вдохновить самого нерадивого ученика. В том числе даже юного Фредерика, отличавшегося нелюдимостью и застенчивостью.

Именно Даннингтон распознал в нем дар к механике. И вложил целое состояние в необходимые для Фредерика материалы, чтобы тот мог мастерить что и сколько душе угодно. Этот долготерпеливый человек иногда пытался использовать (случалось даже с успехом) странные изобретения Фредерика, в том числе водяные часы, столь часто и обильно протекавшие, что пол под ними испортился и прогнил.

– Не думаю, что Даннингтона удовлетворяло бы общение с покладистыми учениками. Он бы страдал, если бы у него в классе не было упрямых и нерадивых, – сказал Фредерик. – И все же не сомневаюсь, что он был счастливее в собственной школе, чем в доме какого-нибудь капризного богача.

Йен остановился у камина и задумчиво посмотрел на пламя.

– Тем хуже для него. Ему бы следовало взять деньги и посвятить свою жизнь разврату.

– Не все из нас считают, что этому стоит посвящать жизнь, – заметил Фредерик.

– Уж конечно, ты не считаешь! – Йен повернулся лицом к Фредерику и, прищурившись, оглядел его. – Как ты можешь выносить, такую жизнь, когда тебе приходится коротать дни, скрючившись в мастерской и колдуя над всеми этими железками и деталями машин?! От этого у любого джентльмена разыгралась бы крапивница.

Фредерик улыбнулся. Теперь ему не приходилось скрючившись сидеть в мастерской.

Он владел несколькими большими мастерскими в разных районах Лондона, и нашего работало не менее пятидесяти человек. Для него, в начале пути вооруженного всего лишь мечтами, это было неплохо.

– Эти железки и детали машин позволили мне сколотить недурное состояние.

Теперь Йен переключил внимание на молчаливого Рауля.

– Уж по крайней мере Шарлебуа знает толк в разврате. Верно, старый приятель?

Рауль пожал плечами, как обычно, сдержанно, когда речь заходила о женщинах, согревавших ему постель. И это было странно: большинство актеров по привычке вели свои личные дела открыто и скандально.

– В этом есть некоторая приятность, – пробормотал Рауль. – Хотя должен признаться, что со временем все приедается.

Йен поднял бровь:

– А! Значит, верны слухи о том, что твой знойный роман с прекрасной Мирабеллой подошел к концу.

– Все романы рано или поздно кончаются.

– Конечно, – охотно согласился Йен. – Разнообразие, говорят, приправа к пресной жизни.

Фредерик покачал головой. Он не был чопорным педантом, но никогда не понимал непрестанной тяги своих друзей к женщинам и их готовности быть втянутыми в очередную интрижку. Конечно, и у него бывали скромные романы. Но он всегда выбирал женщин с умом и обаянием и мог предложить нечто большее, чем стремительное кувыркание в постели. Гораздо больше страсти он вкладывал в свое дело. Где-то глубоко внутри в нем таилась уверенность, что главная женщина его жизни ему еще не встретилась, та самая особенная женщина, что изменит его жизнь навсегда.

Йен называл это романтическим бредом, но Фредерик не сомневался в существовании своей единственной.

– Разнообразие придает пикантности жизни, но может стать причиной множества неприятный недугов – пробормотал он.

Йен ответил коротким смешком:

– О Боже! Я в отчаянии от тебя, Фредерик, право же, в отчаянии.

Фредерик улыбнулся, ничуть не обиженный. Йен всегда бранил его за нелепые и скучные мечты и отсутствие стиля и боевого задора. Но его поддразнивания происходили от настоящей привязанности к Фредерику. Боже милосердный! Насколько все сложилось бы иначе, если бы Фредерика оставили на попечении приемной матери и вынудили посещать обычную школу (если приемная мать вообще разрешила бы ему посещать школу). Его застенчивость и странные увлечения, несомненно, стали бы поводом для злых шуток, если не для откровенной грубости и жестокости. Даннингтон, по правде говоря, спас его, когда привез в этот маленький домик.

– Это потому, что я не держу гарема? – спросил тихо Фредерик.

– Потому что ты был рожден, чтобы пребывать в оковах и на попечении какой-нибудь старой карги, которая будет измываться над тобой до тех пор, пока не сведет в могилу, – последовал ответ Йена.

– Нет, Йен.

Рауль смерил Фредерика острым, пронзительным взглядом. У Фредерика возникло желание заерзать или съежиться под этим испытующим взором. Рауль обладал почти сверхъестественным даром смотреть вглубь и разгадывать особенности личности. Он умел читать в душах. Без сомнений, это и помогло ему стать хорошим актером.

– Наш Фредерик предназначен для совсем иной судьбы.

– И что это за судьба? – спросил Йен. – Фредерик – один из тех редких удачливых людей, кто предназначен для подлинной любви.

– Ба! А это означает наличие жены и выводка писклявых отродий. Вот уж бедняга! – заворчал Йен.

Фредерик поднялся, не склонный обсуждать будущее. Он был в достаточной мере суеверен, чтобы оставить судьбу (или как бы там ее ни называли) в покое.

– Как бы ни были увлекательны твои, глубокие и обоснованные предсказания, полагаю, нам лучше посвятить себя более неотложным вопросам, – твердо сказал он.

Рауль потянулся к плечу Фредерика и слегка сжал его, стремясь выразить поддержку Фредерику в его нежелании обсуждать мечты.

– Вне всякого сомнения, ты прав, дружище, но сейчас мы можем только рассуждать о том, чего не знаем с уверенностью. Даннингтон мог вымогать деньги у наших предполагаемых отцов ради нашего спасения и ради того, чтобы основать школу, а мог и по иной причине. И нет способа узнать это.

Йен ответил гримасой:

– Даннингтон сумел унести свои тайны в могилу.

Фредерик умолк, будто внезапно его поразила какая-то мысль:

– Да, это странно, – сказал он.

– Что? – спросил Йен.

Теперь наступила очередь Фредерика мерить комнату шагами.

– Почему он не открыл нам правды, когда мы выросли? – спросил он. – Бог свидетель, в то время мы могли бы использовать такое состояние ко благу.

Они обменялись понимающими взглядами, припоминая тяжелые годы, когда каждому из них приходилось пробиваться, чтобы занять свое место в мире, не желавшем ничего им предложить.

– Божья воля! – вспылил Йен. – Как только я подумаю о годах, когда мне приходилось увертываться от сборщиков квартирной платы и жить в кишащих блохами трущобах…

– О, брось! Ты же знаешь Даннингтона, – протянул Рауль. – Он сказал бы тебе, что характер мужчины формируется страданиями и лишениями, а не успехом. Он хотел, чтобы мы научились жить своим умом. Именно это он и втолковывал нам каждый божий день.

Выражение лица Йена ясно показывало его отношение к подобной философии, но Фредерика гораздо больше