велосипеде оттуда часа за два с половиной.

Он улыбнулся действительно без подвоха и заговорил о перекрестках, светофорах, заторах, о том, что прежде движение на дорогах было не таким интенсивным; он специально проверил: на машине можно доехать до работы за тридцать пять минут, а на велосипеде — за тридцать.

— А сколько тебе ехать на машине до Гейдельберга?

— Полчаса.

Упоминание Гейдельберга в связи с машиной показалось ему уже не случайным, но тут пришла Карола, как всегда мила и хороша, правда, немного растрепана, и по ней было видно, что она действительно сильно устала, поэтому теперь, сидя на кровати со второй, еще незажженной сигаретой, он не мог припомнить — то ли у него самого к этому времени нервозность все же перешла в раздражительность, которая передалась от него Кароле, то ли это она заразила его своей нервозностью и раздражительностью. Карола поцеловала его, но тут же шепнула, что сегодня к нему не поедет. Потом они разговаривали о Кронзоргелере, который его весьма хвалил, о вакансиях, о границах административного округа, о велогонках и теннисе, об испанском языке и о том, заслужил ли он «отлично» или только «хорошо». Ей самой едва натянули за испанский «удовлетворительно». От приглашения поужинать он отказался, сославшись на дела и усталость, впрочем, никто особенно и не настаивал; вскоре на террасе стало прохладно; он помог отнести в комнаты стулья и посуду, а когда Карола проводила его к машине, она неожиданно сильно поцеловала его, обняла, прижалась и сказала:

— Ты же знаешь, я тебя очень, очень люблю, я знаю, что ты отличный парень; только есть у тебя один маленький недостаток. Ты слишком часто ездишь в Гейдельберг.

Она быстро вернулась к дому, помахала ему, улыбнулась, послала воздушный поцелуй; отъезжая, он видел в зеркальце, что она не уходит, а все смотрит ему вслед и машет.

Не ревнует же она его в самом деле! Она ведь прекрасно знает, что он ездит к Диего и к Терезе, чтобы помогать им составлять объявления о поисках работы, заполнять всевозможные формуляры и анкеты; он писал многочисленные прошения и перепечатывал их на машинке; требовались бумаги для иммиграционной полиции, для отделов по вопросам труда и социального обеспечения; он устраивал их ребят в школу и в детский сад, хлопотал о стипендиях, пособиях, одежде, доме отдыха; она отлично знала, чем он занимается в Гейдельберге, ездила с ним туда несколько раз, сама усердно стучала на машинке и обнаружила удивительное знание казенных формулировок; она даже ходила вместе с Терезой в кино и кафе и однажды выпросила у отца деньги в фонд помощи чилийцам.

Неожиданно для себя он поехал не домой, а в Гейдельберг, но не застал там ни Диего, ни Терезы, ни Рауля — приятеля Диего; на обратном пути он попал в затор; около девяти вечера он заехал к брату Карлу, тот достал из холодильника бутылку пива, а Хильда зажарила яичницу; они вместе посмотрели по телевизору репортаж о гонке «Тур де Сюис[1]», где Эдди Меркс выступил довольно слабо; перед уходом Хильда дала ему бумажный мешок с ношеной детской одеждой: для твоего симпатичного тощего чилийца и его жены.

Наконец начались последние известия, но слушал он их вполуха; вспомнилось, что надо сунуть в морозильник морковку, шпинат и вишни; он все-таки закурил вторую сигарету; где-то — кажется, в Ирландии? — состоялись выборы; сообщили о гигантском оползне; кто-то — неужели сам федеральный президент? — сказал что-то одобрительно о галстуках; некто выступил с решительным опровержением какого-то сообщения; курс акций повысился; Иди Амина^[2] так и не нашли.

Выкурив вторую сигарету лишь наполовину, он затушил ее в стаканчике с недопитым кефиром; он действительно жутко устал и вскоре заснул, хотя в голове у него непрестанно вертелось слово «Гейдельберг».

Утром он выпил лишь стакан молока и съел кусок хлеба, убрал постель, вымылся под душем, тщательно оделся; повязывая галстук, он вспомнил о президенте (или это был канцлер?). За четверть часа до назначенного срока он уже был в приемной Кронзоргелера; рядом с ним сидел модно одетый толстяк, который неожиданно шепнул:

— Я коммунист. Ты тоже?

— Нет, — ответил он. — Правда нет. Извини.

Толстяк пробыл у Кронзоргелера совсем недолго, а когда вышел, то махнул рукой, что, видимо, означало — «все кончено». Потом секретарша пригласила его; она была немолода, всегда приветлива с ним, тем не менее его удивило, когда она вдруг ободрительно подтолкнула его — прежде казалась какой-то чопорной. Кронзоргелер принял его дружелюбно; что ж, он в общем-то неплохой человек, немного консерватор, но неплохой; в суждениях объективен, не стар, едва за сорок; Кронзоргелер интересуется велоспортом, этим объясняется его дружелюбие; вот и сейчас зашел разговор о гонке «Тур де Сюис» и о Мерксе — не блефовал ли Меркс, чтобы расхолодить соперников к предстоящим гонкам «Тур де Франс^[1]» или же впрямь сильно сдал; Кронзоргелер считал, что Меркс блефовал, а он возразил, что Меркс, пожалуй, свое отъездил, так как есть такие признаки, которые выдают человека, когда он по-настоящему выдохся. Затем поговорили об экзаменах; комиссия долго думала, не поставить ли ему все отличные оценки, но по философии он все же недотянул; в остальном все прекрасно —— народный университет закончен успешно, вечерняя гимназия тоже, в демонстрациях не участвовал; вот только есть — Кронзоргелер приветливо улыбнулся — один маленький минус.

— Знаю, — догадался он. — Я слишком часто езжу в Гейдельберг.

Кронзоргелер, кажется, даже покраснел, во всяком случае не сумел утаить смущения; он был деликатен, тактичен и не любил излишней резкости и прямолинейности.

— Откуда вы это знаете?

— Ото всех только и слышу. От своего отца, от Каролы и от ее отца. Все в один голос: «Гейдельберг». Мне уже чудится, спроси я по справочной время или расписание поездов, а мне ответят: «Гейдельберг».

На какой-то миг показалось, будто Кронзоргелер сейчас встанет и положит ему руку на плечо, чтобы успокоить; он уже приподнялся, но потом опустил руку, положил ладони на стол и сказал:

— Вы даже не представляете себе, до чего мне все это неприятно. Я вам очень симпатизировал, у вас был нелегкий путь, но ко мне поступили материалы на вашего чилийца. Игнорировать их я не имею права. Ведь я должен не только руководствоваться законом и постановлениями, есть еще и устные распоряжения, рекомендации. А ваш друг... ведь он, наверное, ваш друг?

— Да.

— У вас будет несколько недель свободного времени. Чем займетесь?

— Начну тренироваться. Опять сяду на велосипед и буду часто ездить в Гейдельберг.

— На велосипеде?

— Нет, на машине.

Кронзоргелер вздохнул. Было заметно, как он