Гилфорда. Копыто у него еще зажило бы. Не знаю, право. Я так любил моего старика.
Потом вошли какие-то двое, и один из них похлопал меня по спине, подошел к моему старику и посмотрел на него, потом стянул простыню с койки и прикрыл его; а другой говорил в телефон по-французски, чтобы прислали санитарную карету и отвезли его в Мезон. А я все не мог перестать и плакал навзрыд, а тут вошел Джордж Гарднер, сел на пол рядом со мной, обнял меня и сказал:
– Ну, будет, Джо, вставай, пойдем на улицу дожидаться санитарной кареты.
Мы с Джорджем вышли за ворота, и я старался больше не плакать. Джордж вытер мне лицо своим платком, и мы отошли немножко в сторону, пока толпа выходила из ворот, и какие-то двое остановились рядом с нами, пока мы дожидались, чтобы все вышли из ворот, и один из них сказал, пересчитывая пачку билетов:
– Ну! Доигрался-таки Бэтлер в конце концов.
Другой сказал:
– Ну и черт с ним, с мошенником. Того и надо было ждать, сам напрашивался.
– Конечно, сам напрашивался, – сказал первый и разорвал пачку билетов пополам.
Джордж Гарднер взглянул на меня, слышал я или нет; само собой, я все слышал, и он сказал:
– Не слушай этих дураков, Джо. Твой отец был молодчина.
Не знаю, право. Похоже, что стоит им только взяться, и от человека ничего не останется.