Избранное

Война. Осенняя промозглая погода, За сеткою дождя не видно ничего. И глинистою грязью, слякотью полна дорога, И от нее спасенья нет ни у кого. На ней и хрип, и храп людской и лошадиный, Он раздается над восточной стороной, И отступленье, отступленье, отступленье. И это хуже, чем последний смертный бой. Дорога не дорогою, и вьется, как змея, И всасывает в грязь свою людские души, Воронками истерзана, траншеями исчервлена, А на десятки километров там ни сантиметра суши. Дорога не дорогою, и вьется, как змея, И всасывает в грязь свою людские души, Воронками истерзана, траншеями исчервлена, А на десятки километров там ни сантиметра суши. Здесь трубы деревень стоят в щемящей голости такой, Здесь бесприютность, голод, холод, неизвестность. Здесь карк вороний раздается над толпой, Отчаяньем и матом вся покрыта местность. Вот вдруг затор. В колдобину попала пушка. В упряжье там попала тройка дохлых лошадей. И постромок, освободившись от оглобли перелома, Хлестает по лицу скопившихся людей. Бедняги рвутся из последних сухожилий, В канаве слышится отчаяннейший мат людей, «На нет и спроса нет, а ну, их на хуй», Бросают пушку вместе с трупами издохших лошадей. И бесполезные своею прошлой жизнью, Ты погляди – подряд, подряд, подряд. И тут и там Т-тридцать четверки, И «Тигры», «Фердинанды», перевернутые здесь лежат. Вдруг крик: «Ложись, ребята, воздух!!!» И в грязь лицом десятки тысяч вдруг. Лежат, спиной прикрытые от смерти, Лежи, терпи и не дыши, мой друг. Десятки тысяч словом, словно пулей, уложили, А пуля убивает только цель одну, Евангелие здесь только применимо, Одним лишь словом уложить несчастную и рваную толпу. У летчика земля, как карта на планшете, Прямой наводкой бьет наверняка, А там среди солдат и старики, и женщины, и дети, Но ведь чужие старики, и мать, и дети, и жена. Прошла атака, люди поднималися из грязи, Война, собака, что ты сделала с людьми? И молча, друг поддерживая друга, На тыщу меньше на восток понуро побрели. Не так все просто – голова змеи, что на восток, Свободна от людей с оружием для боя, А хвост змеи поближе к западу – туда нельзя, Он «смерша» охраняется конвоем. А все ведь для того, чтоб кто-то не сбежал, Которому тот запад вдруг покажется родною стороною, Попробуй, друг, рискни – не отступай, То будет дел тем «смершевцам»– конвою. Прошли десятки лет, и если жив тот летчик, Я не завидую ему в его судьбе, В ненападенье, в отступленье находились люди, И как прощение отмолит перед Богом он себе?