евреев, которые якобы «не дрогнули, защищая верный партийный курс».

«Дело врачей» раскрыло ему глаза на бездну политической мимикрии и вероломства. Он чувствовал, что враг подобрался совсем близко, шурует уже среди «соратников», но у старого ветерана уже не было прежней молниеносной реакции, не оставалось прежних духовных и физических сил, — сказались нечеловеческие нагрузки и лишения…

Мне назначили время и пункт сбора (приёмная Президиума Верховного Совета СССР), предупредив, чтобы я ни с кем не вступал в контакты, пока не появится «старший».

И в самом деле, пока я ожидал в вестибюле, промелькнуло два знакомых человека. Оба были руководителями крупнейших военных предприятий страны. Разумеется, я и виду не подал, что узнал этих людей.

Потом появился «старший». В чёрной каракулевой шапке и длинном пальто, он обошёл приглашённых (их было четверо), пожав всем руки, и сделал жест — выйти на улицу. Там уже стоял автобус с зашторенными окнами. Мотор был включён — нас ожидали.

Мы молча заняли места и поехали, не задавая вопросов и не пытаясь открыть шторы и сориентироваться. Никаких мрачных предчувствий у меня не было, я понимал, что предстоит важный разговор, к которому допущены лишь самые доверенные лица.

Ехали мы долго, гораздо больше часа. Остановились у шлагбаума, где стояли два солдата в полушубках с винтовками. Из караульного помещения за густым ельником вышел стройный офицер, вежливо попросил документы прибывших, сверил фамилии с какою-то бумагой, и мы также молча, оставив машину, пошли по расчищенной от снега асфальтовой дороге — через лес.

Не скрою, я волновался, догадываясь, с кем состоится встреча (так и не сказали прямо), но не представляя себе ясно, что от меня потребуется.

Вскоре за поворотом показались массивные железные ворота, выкрашенные в тусклый зелёный цвет, по обе стороны от них тянулся высокий деревянный забор тоже зелёного цвета, — такие заборы тогда нередко окружали территории пионерских лагерей и домов отдыха.

За воротами оказалось помещение пропускного пункта, там наши документы проверили ещё раз.

— Ну, вот, — сказал «старший», когда мы оказались уже по другую сторону ворот, — сейчас мы увидим товарища Сталина. Программа специально не обозначена, я и сам теряюсь в догадках. Что потребуется, то и представим. Так, товарищи?

Ему никто не ответил, а я подумал, что из четырёх гостей двое мне совершенно незнакомы.

А тут и дом открылся нашим взорам — двухэтажное каменное строение, кажется, желтоватого цвета.

Дежурный офицер, худощавый и остроглазый, приветливо козырнул и отворил двери. Мы вошли, поочерёдно тщательно обтерев ноги о подстилку.

Разделись в темноватой прихожей, где по правую сторону от лестницы на второй этаж была длинная вешалка с массивными крючками и полкой для головных уборов. Там же, в глубине, помещалась туалетная комната и сверкающий белизной умывальник. Перед ним и сбоку помещалось большое зеркало. На специальной подставочке висели свежие вафельные полотенца.

Мы сгрудились растерянной кучкой у лестницы. Я запомнил два высоких окна и фикус в бочке.

Поражал какой-то особый запах, запах жилого, но всё же казённого дома, может быть, дерева, может быть, дезинфицирующих средств, ё по Москве ходил грипп.

— Поднимайтесь, товарищи, — к нам по скрипучей лестнице спустился средних лет человек, видимо, один из помощников Сталина. Голос уверенный, доброжелательный, но официальный.

Поднялись на второй этаж, вошли в указанный зал. Прямо два окна, три окна справа.

Ближе к другой, глухой стене, где кафельные плиты обозначали печь и висели две картины, стоял массивный, покрытый скатертью стол. Простые стулья с гнутыми спинками.

С потолка свисали лёгкие хрустальные люстры.

Мы ещё стояли в нерешительности подле самого входа, когда в ту же дверь вошёл, сутулясь, Сталин в тёмном кителе, приветствовав нас едва поднятой рукой.

За свою жизнь я видел немало значительных людей, тех, которые навсегда вошли в историю, но чувство лицезрения этого человека нельзя было сравнить ни с чем, — мудрый вождь великого государства, пролагающего впервые в истории путь к счастью и свободе для всех трудящихся, для всех угнетённых! Я видел его вблизи во второй раз, но волновался так же, как и в первый. Скажу честно, если бы он приказал мне войти в огонь, я бы, не промедлив, исполнил его волю.

Никакого значения не имело уже всё остальное — Сталин.

Все мы невольно напряглись и задержали дыхание, а он прошёл, добродушной улыбкой вселяя радость и уверенность.

— Садитесь, друзья, — пригласил он, — голос мягкий, негромкий, с почти неуловимым акцентом — и показал рукой на сервированный уже стол. — Угостимся обедом и поговорим. Может, это ранний обед или поздний завтрак, но я хотел бы, чтобы все мы забыли за столом, что есть начальники и подчинённые, старшие и младшие по званию. Все мы смертные люди, все дети своей земли, сыновья одного Отечества. Посвятим ему свои думы, как посвящаем каждодневные труды.

Сталин сел спиной к картинам, и все мы осторожно расположились напротив. Каждый — перед своим прибором. Напряжённость оставалась.

— Сохранили президиум, — всё так же негромко и неторопливо сказал Сталин, усмехаясь. — Что-то я немного простудился. Хотел шерстяной свитер надеть — нет свитера. А я помню, мне присылали колхозницы из-под Тамбова — десять свитеров. Спрашиваю: «Где?» — «Вы же велели отправить свитера на Северный флот!» Да, было такое. Просил командующего передать свитера лучшему экипажу подводной лодки, — от его, конечно, имени…

Тут появились две средних лет женщины в одинаковых блузках и белых передниках и стали бесшумно и быстро ставить закуски. Всем налили красного вина.

— Мы одержали не одну трудную победу, — сказал Сталин. — Но главные победы ещё впереди. Как и поражения… Не стесняйтесь, я всех вас давно знаю и высоко ценю. За ваше здоровье, за вашу верность стране и народу, за вашу волю — никогда не смущаться перед врагом, под какой бы личиной он ни выступал!..

Я считал, что на обедах у Сталина всегда присутствуют высокие особы, но, видимо, постаревший вождь тяготился множеством гостей, каждый из которых ревниво требовал внимания.

Тихо постукивая ложками, съели овощной суп, на второе — фаршированные морковью и луком перцы, к которым подали тонкие охотничьи сосиски. Постепенно все мы смелели, осваиваясь с новой обстановкой.

А потом обслуга, ещё раз налив вина, как-то сразу исчезла.

— То, что я хочу сегодня сказать вам, — заговорил Сталин, поглядывая за окно и поглаживая рукой скатерть, —