кровная родня.

Повезло Папе с еретиками, ни в сказке не сказать, как повезло. Не начнись война с Арелатом, не сунься Арелат на побережье Лигурийского моря, не возьми в осаду Марсель, не грози всему югу казнями египетскими — не нуждалась бы Аурелия ни в папском золоте, ни в папских войсках. В слове все равно нуждалась бы: королю требуется наследник, королева хочет в монастырь, задачка эта решается только через Рому… но за слово не поступились бы стольким. Не пообещали бы Гиерские острова. Не дали бы согласие, предварительное, но согласие, на то, что Папа наступит на горло князькам и вольным городам — и станет светским правителем той части полуострова, которую сможет взять. Но Марсель нужно деблокировать в течение полугода… а снимать войска с северной границы Его Величество Людовик VIII боится и правильно делает. Без внешней помощи ему не справиться.

Толпа внизу ахнула. На мост вышел подарок самому королю. Мулы — ну беленькие, ну чистенькие, ну богато убранные, ну груженые золотом, но все же просто мулы — да еще, вдобавок, равнодушны к происходящему, как будто в каждого из них вселили по большой морской черепахе. Для вьючного животного — лучше не придумаешь, но драматизма зрелищу не хватало. Зато теперь его было с избытком…

Шестнадцать верховых лошадей, серых и белогривых, без всадников — кто же сядет на королевский подарок… сбруя и стремена блестят на солнце белым, как полированное серебро. Впрочем, это и есть серебро. Но это добавка, украшение, штрих, потому что смотрят на другое. Лошади идут, танцуя. Без всадника, танцуя. Высокий, плавный ход. Лузитанская порода, ни с кем не перепутаешь. Невесомые, что те облака. Но любой из этих плясунов — для боя, для тяжелой военной работы. Выносливы, сильны, добродушны, непривередливы. Опять роскошный дар и опять со смыслом: толпе — зрелище, правителю — намек. И большая радость. Любит Его Величество хороших лошадей.

Нет, для «Чингис-хана» мне это не пригодится. Варвар был скромен и к внешним признакам власти равнодушен, да и всех остальных предпочитал ошеломлять грубой силой. Но процессию, со всеми ее тонкостями, я пристрою. Да хоть про эти дела и напишу, когда война закончится… как бы она ни пошла, материала мне хватит — а дома новую историю любят не меньше, чем дела давно минувшие. Сборы могут быть хороши.

Впрочем, из одной только персоны посланника Его Святейшества выйдет не одна пьеса, а несколько, а уж из его семейства… Даже без этой процессии вышли бы. Тут даже придумывать ничего не надо, преувеличивать — тем более, бери и записывай как есть, сочтут гротеском. Не фамильная история, а материал для драматурга, всего-то два поколения, но слухов, легенд и домыслов — на целую династию.

Правда, поговаривают, что само развеселое семейство очень не любит, когда об их жизни распространяются вслух. Можно и без языка остаться, если не без головы. Тем забавнее. Дома можно не беспокоиться, через границы Альбы папская рука не достает, а здесь, в Аурелии, никто не знает, что студент-юрист Кит Мерлин, альбиец, приехавший изучать континентальное право, еще драматургией балуется. И пьесы его имеют определенный успех. Дома, в Лондинуме. Даже жаль, думает Кит — интересно было бы послушать, что скажет папский посланник, посмотрев представление, посвященное его же въезду в город Орлеан.

И как там это… в первый понедельник апреля, да, так вот, в первый понедельник апреля по Орлеанскому мосту следом за лошадьми вышагивали пажи и прислуга — все в желто-черном, все различаются только украшениями… а покрой!.. Ай да посол, Боже, пошли Его Святейшеству сотню таких дипломатов и еще ложечку сверху, только не сейчас, сейчас и одного много: это же не покрой, это же последний крик орлеанской моды! Так три четверти знатных встречающих одето, только не в папские цвета, конечно. Хозяева же не просто обидятся, они вскипят, а народ тут горячий, слово за слово, прощай переговоры… ну надо же.

Это никуда не пойдет, ни в какую пьесу, в такую глупость ни один театрал не поверит… а здесь ее, кажется, никто не заметит. Потому что вот это, у головы моста — не стая взбесившихся павлинов, а посольская свита. Нет… на Тапробане от зависти не умрут. И в Дагомее не умрут… а здесь умрут, да что там, даже у нас бы умерли, на что уж у нас всяк привык по-своему с ума сходить. Вот это, с радужным переливом, да не просто с переливом, а с таким, будто радугу предварительно напоили и она на ногах не держится — это что? Ведь об этом даже докладывать нельзя, обязательно прикажут выяснить, что за ткань, да где делается — Ее Величество мимо такого не пройдет… А страуса они, судя по количеству перьев, в индиго живым купали, целиком, для удобства. Нет, неправ сэр Николас, посла не охранять нужно было, а во время предыдущей остановки пристрелить, чтобы никто не мучился. Такого въезда ему ни одна собака здесь не простит. Д-дорвался, бывший кардинал… Папин сын.

Но черт бы их побрал, красиво же. Глупо, неуместно, смешно, дипломатический конфуз на весь мир, но глаз не оторвать. Умеют. Потому и конфуз. Безвкусицу было бы легче перенести…

Тут трубы каркнули что-то торжественное, перекричав даже толпу — и первые ряды павлинов разъехались в стороны. Ах, зачем я не художник, а еще лучше — не стрелок. Это не цель, это мечта всей жизни. Конь — такой же подбористый, длинношеий, летучий, черный как моя совесть изнутри, золотая попона бьет тысячью бликов… Это, кажется, не парча — золото, настоящее… и всадник одет коню в масть: сплошная чернота, только в прорезях золото блестит, да аграф на берете светится красным, отсюда видно… Как же, родовые цвета. Оно и само по себе смотрится, а на этом фоне… Да, тут промахнуться не сможешь просто от восхищения.

Хм, а, может быть, и прав сэр Николас. Получился такой перебор, что здесь его, пожалуй, съедят. Это уже не оскорбление даже, это стихийное бедствие — а кто же обижается на землетрясение или лесной пожар? И если у посла это вышло случайно, я съем его черный берет вместе с пером и камушками, без подливы.

— Ну что ж, — тихо говорит Кит, — высокородный господин Чезаре Корво, полномочный представитель Папы Александра в Аурелии и моя головная боль на ближайшие полгода — добро пожаловать в славный город Орлеан.

Глава первая,

в которой делается очевидна общность послов с крокодилами, адмиралов с разбойниками, генералов — с парнокопытными, а драматург, как обычно, ищет неприятностей

1.

На шпалере — не охота и не процессия, а веселье в городской бане. Чинное веселье, умеренное, дамы и кавалеры сидят в разных ваннах, непрозрачные покрывала прячут от нескромного взгляда все, что не следует видеть, а там, где