- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (9) »
чёрные волны. Он уже не слышал, как кто-то, нагнувшись над ним, скомандовал: «Несите, и сразу — в машину».
Ни стола, ни лампы, освещающей допрашиваемого, ни вечернего городского шума за окном, ни даже самого кабинета — ничего этого, когда-то привычного, сейчас не было; землянка, вырытая в железнодорожной насыпи, вместо стола — ящик из-под боеприпасов, вместо стульев — обычные земляные диванчики, застланные плащ-палатками. По ту сторону такой же плащ-палатки, заменявшей дверь, слышны покашливание и шаги автоматчика. За импровизированным столом сидит военный следователь капитан Сидоренко и смотрит на молодого мужчину в гимнастёрке без погон: лоникшая, бессильная фигура, открытое симпатичное лицо, тусклые, полные внутренней боли и стыда глаза. — Фамилия? — Петров, товарищ капитан. — Имя и отчество? — Леонид Иванович. — Звание? — Лейтенант. — Я следователь. Прошу сесть. Воя там ящик снарядный. Рассказывайте: что и как у вас произошло. Подследственный сел, взялся обеими руками за голову и, облокотившись на колени, застыл в такой позе на какую-то долю минуты. Потом встряхнул, головой, выпрямился и, вздохнув, начал: — Это было, товарищ капитан, вчера… — Гражданин капитан, — поправил его Сидоренко.
Подследственный вздрогнул и взглянул на офицера с выражением почти физической боли. Сидоренко мягко, но почти бесстрастно произнёс: — Итак… Подследственный снова опустил голову и тихо заговорил: — Это было вчера. Рота, которой я командовал, была оставлена в резерве. Весь день мне вроде нездоровилось и я ничего не ел. Поздно вечером, перед самым боем, меня вызвал комбат. Я оставил за себя командира первого взвода и пошёл. Некоторое время пробыл на КП комбата. Потом получил приказ: конец нашей контратаки поддержать свежими силами своей роты. Возвращался с КП. Уже бой шёл… Петров говорил медленно, как бы нехотя, но было видно, что он, сдерживая волнение, просто подбирает каждое слово. Сидоренко слушал, не перебивая, изредка делал на листе бумаги какие-то ему одному понятные пометки. — …По дороге, — продолжал Петров, — почувствовал озноб. Но ничего. Пришёл в роту, приказал командиру первого взвода проверить готовность и в случае сигнала — вести в бой… Объяснил задачу. А я, — говорю, — только схожу к своей землянке и сразу обратно. В случае чего — догоню вас. Прибежал к себе, быстро надел свитер под шинель и — черт дёрнул — выпил водки, как посоветовали… Тут Петров опять помолчал и вздохнул: — Отсюда всё и началось. Видно, опьянел я сильно, на голодный желудок… Всё, как в тумане… Помню, что вышел и сразу направился к роте… потом бежал куда-то, был уверен, что — за своими… Затем не помню… В себя пришёл уже здесь. Вот и всё. Тут и узнал, что был задержан, как… дезертир, — с трудом произнёс он это слово. — Сколько же вы выпили? — Не знаю. Стакан, наверно. Или чуть больше. Не знаю. — Кто вам это посоветовал? — Не всё ли равно?.. Замкомбат… Только, — заторопился Петров, — замкомбат не при чём. Совершенно не при чём… — Об этом я вас не спрашиваю. Он советовал вам выпить. Когда выпить? — Вот я и хотел сказать, что он просто вскользь заметил, что при простуде хорошо выпить водки — и всё. — Вы говорите, что вам нездоровилось весь день. Обращались вы к врачу? — Нет. — Почему? — Да потому, что не настолько уж мне было плохо… «Как будто честен», — подумал Сидоренко. Допрос шёл к концу. Петров не старался вызвать к себе сочувствие. Напротив: о своём преступлении говорил просто, скромно, без всяких отступлений, оставляя в стороне свои душевные переживания. Он, видно, уже сам осудил себя и теперь не пытался смягчить свою вину. И, пожалуй, именно этим-то он и располагал к себе. Дело было закончено на следующий день. Совершенно ясное, оно нуждалось, собственно, лишь в юридическом оформлении. Это было серьёзное по составу преступления, но малоинтересное с точки зрения следовательской практики, типичное, как говорят, мелкое дело. В деревне, где располагался штаб, Сидоренко, проверяя по обыкновению себя, перелистывал подшитые документы. Работая, он всегда отгонял прочь все симпатии, антипатии, а также другие субъективные впечатления и чувства: они только мешали и могли ввести в заблуждение. Но, закончив дело, Сидоренко любил заново покопаться в душах своих подследственных, позволяя себе, простому советскому человеку, как бы сидящему в зале суда, всей душой ненавидеть или симпатизировать. Итак, было собрано всё, освещающее Петрова и с хорошей и с плохой стороны. Показания свидетелей, самого Петрова, характеристики, отзывы, медсвидетельство госпиталя, справки о наградах, взысканиях, поощрениях, анкетно-биографические данные — всё это находилось в деле. И его можно было со спокойной совестью считать законченным. Захлопнув папку, Сидоренко резко бросил её на свежевыскобленный хозяйкой стол и откинулся на спинку стула: — М-да… ужасно глупый случай! — с досадой проговорил он. В сенях скрипнула дверь. Сидоренко встал, одёрнув гимнастёрку: — Здравия желаю, товарищ полковник! Полковник Гаркуша подошёл к столу и тяжело сел напротив следователя. — Здравствуй, Николай Иванович, — спокойно, даже спокойнее обычного, ответил он. Следователь взглянул на ссутулившуюся как бы под огромной тяжестью грузную фигуру полковника, на его обвисшие по-казацки седые усы и резкие морщины около глаз. «Видно, сильно устал, бедняга. Ведь ему уже под шестьдесят», — подумал Сидоренко. — Да ты садись. Я ведь так просто, на огонёк забрёл. Не помешал? — Что вы, товарищ полковник! — обрадовался Сидоренко и тут же смутился, заметив, что окно плохо замаскировано. «Вот бисова жинка!» — ругнул он про себя хозяйку и подоткнул занавеску. Полковник обращался к капитану на «ты», по имени-отчеству, и это означало, что он разрешает Сидоренко держаться не строго официально. Начальник политотдела навещал Сидоренко вообще очень редко, а в столь поздний час не приходил ни разу. «Не случилось ли чего?» Однако Гаркуша молча положил на стол коробку «Казбека», и от воинственного силуэта всадника, как обычно, повеяло мирным довоенным уютом. Сидоренко прогнал тревожную мысль и сел. Прикуривая от настоящей, чудом сохранившейся у хозяйки «трёхлинейки» со стеклом, полковник покосился на вскрытый голубой конверт, что лежал на столе следователя: — Из дома? — Да, товарищ полковник, на днях получил. — Как там? Плохо живут? — Кто знает. Письмо бодрое, а
Ни стола, ни лампы, освещающей допрашиваемого, ни вечернего городского шума за окном, ни даже самого кабинета — ничего этого, когда-то привычного, сейчас не было; землянка, вырытая в железнодорожной насыпи, вместо стола — ящик из-под боеприпасов, вместо стульев — обычные земляные диванчики, застланные плащ-палатками. По ту сторону такой же плащ-палатки, заменявшей дверь, слышны покашливание и шаги автоматчика. За импровизированным столом сидит военный следователь капитан Сидоренко и смотрит на молодого мужчину в гимнастёрке без погон: лоникшая, бессильная фигура, открытое симпатичное лицо, тусклые, полные внутренней боли и стыда глаза. — Фамилия? — Петров, товарищ капитан. — Имя и отчество? — Леонид Иванович. — Звание? — Лейтенант. — Я следователь. Прошу сесть. Воя там ящик снарядный. Рассказывайте: что и как у вас произошло. Подследственный сел, взялся обеими руками за голову и, облокотившись на колени, застыл в такой позе на какую-то долю минуты. Потом встряхнул, головой, выпрямился и, вздохнув, начал: — Это было, товарищ капитан, вчера… — Гражданин капитан, — поправил его Сидоренко.
Подследственный вздрогнул и взглянул на офицера с выражением почти физической боли. Сидоренко мягко, но почти бесстрастно произнёс: — Итак… Подследственный снова опустил голову и тихо заговорил: — Это было вчера. Рота, которой я командовал, была оставлена в резерве. Весь день мне вроде нездоровилось и я ничего не ел. Поздно вечером, перед самым боем, меня вызвал комбат. Я оставил за себя командира первого взвода и пошёл. Некоторое время пробыл на КП комбата. Потом получил приказ: конец нашей контратаки поддержать свежими силами своей роты. Возвращался с КП. Уже бой шёл… Петров говорил медленно, как бы нехотя, но было видно, что он, сдерживая волнение, просто подбирает каждое слово. Сидоренко слушал, не перебивая, изредка делал на листе бумаги какие-то ему одному понятные пометки. — …По дороге, — продолжал Петров, — почувствовал озноб. Но ничего. Пришёл в роту, приказал командиру первого взвода проверить готовность и в случае сигнала — вести в бой… Объяснил задачу. А я, — говорю, — только схожу к своей землянке и сразу обратно. В случае чего — догоню вас. Прибежал к себе, быстро надел свитер под шинель и — черт дёрнул — выпил водки, как посоветовали… Тут Петров опять помолчал и вздохнул: — Отсюда всё и началось. Видно, опьянел я сильно, на голодный желудок… Всё, как в тумане… Помню, что вышел и сразу направился к роте… потом бежал куда-то, был уверен, что — за своими… Затем не помню… В себя пришёл уже здесь. Вот и всё. Тут и узнал, что был задержан, как… дезертир, — с трудом произнёс он это слово. — Сколько же вы выпили? — Не знаю. Стакан, наверно. Или чуть больше. Не знаю. — Кто вам это посоветовал? — Не всё ли равно?.. Замкомбат… Только, — заторопился Петров, — замкомбат не при чём. Совершенно не при чём… — Об этом я вас не спрашиваю. Он советовал вам выпить. Когда выпить? — Вот я и хотел сказать, что он просто вскользь заметил, что при простуде хорошо выпить водки — и всё. — Вы говорите, что вам нездоровилось весь день. Обращались вы к врачу? — Нет. — Почему? — Да потому, что не настолько уж мне было плохо… «Как будто честен», — подумал Сидоренко. Допрос шёл к концу. Петров не старался вызвать к себе сочувствие. Напротив: о своём преступлении говорил просто, скромно, без всяких отступлений, оставляя в стороне свои душевные переживания. Он, видно, уже сам осудил себя и теперь не пытался смягчить свою вину. И, пожалуй, именно этим-то он и располагал к себе. Дело было закончено на следующий день. Совершенно ясное, оно нуждалось, собственно, лишь в юридическом оформлении. Это было серьёзное по составу преступления, но малоинтересное с точки зрения следовательской практики, типичное, как говорят, мелкое дело. В деревне, где располагался штаб, Сидоренко, проверяя по обыкновению себя, перелистывал подшитые документы. Работая, он всегда отгонял прочь все симпатии, антипатии, а также другие субъективные впечатления и чувства: они только мешали и могли ввести в заблуждение. Но, закончив дело, Сидоренко любил заново покопаться в душах своих подследственных, позволяя себе, простому советскому человеку, как бы сидящему в зале суда, всей душой ненавидеть или симпатизировать. Итак, было собрано всё, освещающее Петрова и с хорошей и с плохой стороны. Показания свидетелей, самого Петрова, характеристики, отзывы, медсвидетельство госпиталя, справки о наградах, взысканиях, поощрениях, анкетно-биографические данные — всё это находилось в деле. И его можно было со спокойной совестью считать законченным. Захлопнув папку, Сидоренко резко бросил её на свежевыскобленный хозяйкой стол и откинулся на спинку стула: — М-да… ужасно глупый случай! — с досадой проговорил он. В сенях скрипнула дверь. Сидоренко встал, одёрнув гимнастёрку: — Здравия желаю, товарищ полковник! Полковник Гаркуша подошёл к столу и тяжело сел напротив следователя. — Здравствуй, Николай Иванович, — спокойно, даже спокойнее обычного, ответил он. Следователь взглянул на ссутулившуюся как бы под огромной тяжестью грузную фигуру полковника, на его обвисшие по-казацки седые усы и резкие морщины около глаз. «Видно, сильно устал, бедняга. Ведь ему уже под шестьдесят», — подумал Сидоренко. — Да ты садись. Я ведь так просто, на огонёк забрёл. Не помешал? — Что вы, товарищ полковник! — обрадовался Сидоренко и тут же смутился, заметив, что окно плохо замаскировано. «Вот бисова жинка!» — ругнул он про себя хозяйку и подоткнул занавеску. Полковник обращался к капитану на «ты», по имени-отчеству, и это означало, что он разрешает Сидоренко держаться не строго официально. Начальник политотдела навещал Сидоренко вообще очень редко, а в столь поздний час не приходил ни разу. «Не случилось ли чего?» Однако Гаркуша молча положил на стол коробку «Казбека», и от воинственного силуэта всадника, как обычно, повеяло мирным довоенным уютом. Сидоренко прогнал тревожную мысль и сел. Прикуривая от настоящей, чудом сохранившейся у хозяйки «трёхлинейки» со стеклом, полковник покосился на вскрытый голубой конверт, что лежал на столе следователя: — Из дома? — Да, товарищ полковник, на днях получил. — Как там? Плохо живут? — Кто знает. Письмо бодрое, а
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (9) »