вам на собрание и от дверей слышала, как это ты разошелся: "я вскочил", "я кинулся", "я ринулся". А ребятишки, дураки, сидят, уши развесили. Думают - и правда!

Но я хладнокровен.

- Да, - с гордостью отвечаю я, - а ты попробуй-ка переплыви в одежде Кальву.

- Хорошо - "переплыви", когда тебя из воды собака Лютта за рубашку вытащила. Уж ты бы лучше, герой, помалкивал. Я у Федосеева спрашивала. Прибежал, говорит, ваш Володька ко мне бледный, трясется. У меня, говорит, по географии плохо, насилу-насилу уговорил я его добежать до реки Кальвы.

- Ложь! - Лицо мое вспыхивает, я вскакиваю и гневно гляжу в глаза матери.

Но тут я вижу, что это она просто смеется, что под глазами у нее еще не растаяла синеватая бледность, - значит, совсем недавно крепко она обо мне плакала и только не хочет в этом сознаться. Такой уж у нее, в меня, характер.

Она ерошит мне волосы и говорит:

- Вставай, Володька! За ботинками сбегай. Я до сих пор так и не успела.

Она берет свои чертежи, готовальню, линейки и, показав мне кончик языка, идет готовиться к зачету.

* * *

Я бегу за ботинками, но во дворе, увидев меня с балкона, отчаянно визжит Феня.

- Иди, - кричит она, - да иди же скорей, тебя зовет папа!

"Ладно, - думаю я, - за ботинками успею", - и поднимаюсь наверх.

Наверху Феня с разбегу хватает меня за ноги и тянет к отцу в комнату. У него вывих ноги, и он в постели, забинтованный. Рядом с лекарствами возле него на столике лежат острый ножичек и стальное шило. Он над чем-то работал. Он здоровается со мной, он расспрашивает меня о том, как я бежал, как заблудился и как снова нашел реку Кальву.

Потом он сует руку под подушку и протягивает мне похожий на часы блестящий никелированный компас с крышкой, с запором и с вертящейся фосфорной картушкой.

- Возьми, - говорит, - учись разбирать карту. Это тебе от меня на память.

Я беру. На крышке аккуратно обозначены год, месяц и число - то самое, когда я встретил Федосеева в лесу у самолета. Внизу надпись: "Владимиру Курнакову от летчика Федосеева". Я стою молча. Погибли! Погибли теперь без возврата все мальчишки нашего двора. И нет им от меня сожаления, нет пощады!

* * *

Я жму летчику руку и выхожу к Фене. Мы стоим с ней у окна, и она что-то бормочет, бормочет, а я не слышу и не слышу.

Наконец, она дергает меня за рукав и говорит:

- Все хороша, жаль только, что утонул бедняга Брутик.

Да, Брутика жаль и мне. Но что поделаешь: раз война, так война.

Через окно нам видны леса. Огонь потушен, и только кое-где подымается дымок. Но и там заканчивают свое дело последние бригады.

Через окно виден огромный завод, тот самый, на котором работает почти весь наш новый поселок. И это его хотели поджечь те люди, которым пощады теперь не будет.

Около завода в два ряда протянута колючая проволока. А по углам, под деревянными щитами, день и ночь стоят часовые.

Даже отсюда нам с Феней слышны бряцание цепей, лязг железа, гул моторов и тяжелые удары парового молота.

Что на этом заводе делают, этого мы не знаем. А если бы и знали, так не сказали бы никому, кроме одного товарища Ворошилова.

1939

ПРИМЕЧАНИЯ

Рассказ впервые напечатан в журнале "Пионер" No 2 за 1939 год. В том же году вышел отдельной книгой в Детиздате.

В этом рассказе Аркадий Гайдар продолжает разрабатывать тему готовности ребят к подвигу. Пусть в данном случае подвиг совсем не громок - и всего-то требуется от "Володьки из сто двадцать четвертой квартиры" переплыть через неширокую речку Кальву. Да и не совершен этот подвиг - самого Володьку пришлось вытаскивать из реки. Главное другое: Володька знает, что, раз нужно, он переплывет...

Известно, что Аркадий Гайдар с неодобрением относился к тем художественным произведениям, в которых юные герои с ошеломляющей легкостью совершали головокружительные подвиги. Он считал, что в угоду занимательности нельзя жертвовать правдой. А правда порой бывает сурова, но ребята, если придет час, должны действительно внести свой посильный вклад в дело защиты Родины.

"У нас это по географии проходили... Да я что-то плохо..." - говорит Володька летчику Федосееву, когда тот спрашивает, найдет ли он путь по карте.

Как тесно переплетается этот разговор с другим, из очерка Аркадия Гайдара с фронта Великой Отечественной войны "Война и дети". Советский школьник случайно оказался рядом с фашистскими офицерами, которые долго разговаривали о чем-то, держа перед собой карту.

Аркадий Гайдар пишет:

"Я у него спросил:

- Погоди! Но ведь ты слышал, что говорили их начальники, это же для нас очень важно.

Паренек удивился:

- Так они же, товарищ командир, говорили по-немецки!

- Знаю, что не по-турецки. Ты сколько окончил классов? Девять? Так ты же должен был хоть что-нибудь понять из их разговора?

Он уныло и огорченно развел руками:

- Эх, товарищ командир. Кабы я про эту встречу знал раньше..."

Т.А.Гайдар