того, дорого ли обходится магия и к чему способны привести отношения с колдуном; к тому же это едкое метафорическое описание мужей определенного типа. «Вниз за серебряными душами» Каарон Уоррен — это рассказ-ужастик на тему материнства, который, бесспорно, вызовет живейший отклик у матерей, но одновременно это и рассказ-ужастик на тему брака, который заставит задуматься мужей, и рассказ-ужастик на тему родительства в целом, так что от него содрогнутся любые родители. «История о слезах» Стива Бермана — это один из его рассказов о Потерянной Земле, представляющий собой и дань признания Сэмюэлю Делани, и размышления о феномене виктимизации. «Шарик Бамлети» Кэт Рэмбо — один из ее рассказов о Табате, где структура традиционной волшебной сказки использована, чтобы поведать колоритную историю о том, как городской ребенок переходит от отрочества к юности. «Рисуя Гаити» Майкла Джаспера — это рассказ о силе искусства и о власти кровных уз; он напоминает нам о том, что в городах всегда проживают представители разных народностей и что даже в фантастических городах есть иммигранты. В рассказе Форреста Агирре «Андретто идет дорогой королей» с помощью стилистики традиционного фэнтези вызваны к жизни Эдгар По и Мервин Пик, а заодно иносказательно ведется речь о СПИДе. Замечательный рассказ «Палимпсест» Кэтрин Валенте — это сплав роскошного декадентского стиля, неповторимого и присущего только ей, с запоминающимися фантастическими декорациями.

Если «Мистические города» могут стать лицом второго поколения авторов, пишущих городское фэнтези, — а по моему мнению, так оно и есть, — то и у жанра, и у направления городского фэнтези славное будущее.

Джесс Невинс, Хаиствиль,

Техас, август 2007 г.

ФОРРЕСТ АГИРРЕ Андретто идет дорогой королей Пер. Н. Киктенко

Замок

Кольчуга позвякивает, когда стражник поворачивает гремящую связку ключей, чтобы впустить доярку в главную башню. Ковыляя, она входит во двор через боковую дверь, нетвердо держась на ногах. С утра ей уже пришлось похлопотать по дому, а накануне вечером порезвиться со старшим сыном мясника.

Это все карнавал, осуждающе думает она и, споткнувшись в дверях, расплескивает молоко на булыжники, разражаясь проклятиями.

Какой-то монах останавливается, чтобы отчитать доярку за богохульство, но у той с похмелья слишком трещит голова, чтобы обращать на него внимание.

Двое стражников смеются над незадачливой девицей, оба в надежде порезвиться с ней на карнавале, когда окончится смена, однако ни один из них не сообщает другому о своем намерении.

В узкую щель бойницы влетает облако пыли, и петух подает свой голос. Солнечный свет переливается поверх зубчатой стены — день вступил в свои права.

Дорога общинников^[3]

Своенравный, избалованный принц, полный презрения к королевскому указу, который запрещает лицедеям появляться в большом зале без личного приглашения короля, отправляется в путь. Принц клянется, что подобных декретов не будет, когда он унаследует трон.

Его штаны покрываются слоем пыли. Он опускает на них взгляд, поздравляя себя с тем, что сообразил переодеться в крестьянскую одежку, и все же сомневаясь в разумности такой маскировки поверх камзола и панталон. День, по всей видимости, обещает быть жарким.

Карнавал

От карниза на фасаде к дорожным столбам тянутся флажки, этот лоскутный хвост манит к себе богатых, наивных, скучающих. Ильян, дрессировщик медведей, просыпается от пристального взгляда зверя. Акробаты уже начали натягивать и устанавливать свои снаряды. Женщина сомнительной репутации потягивается в походной постели. Ее кошелек несколько потяжелел благодаря ночному посетителю. Она чувствует нарастающую боль в паху, однако эта боль вряд ли может быть результатом ее торговли собой минувшей ночью. Это невозможно.

Дорога короля

Андретто, личный карлик-жонглер принца, шатаясь после ночи, проведенной с карнавальными проститутками, проходит в ворота Стражники, хохоча, пинками в спину заставляют его совершить хорошо отрепетированный кувырок. Однако, выходя из него, Андретто приземляется не на ноги — голова у него все еще трещит от половины бочонка крепкого сидра Он падает на колени и ползет наверх, к своей постели, находящейся над кухней главной башни.

Замок

Не успевает Андретто забраться в свою кроватку, как на него внезапно накатывается волна тошноты и холодного пота, причиной которых никак не могут быть излишества минувшей ночи. Не может человек чувствовать себя так скверно, сколько бы спиртного он ни выпил, думает карлик. В голове у него жар, даже пар, поднимающийся снизу от кухонных горшков, холоднее его тела Он слышит где-то вдали низкий угрожающий звук, — похоже, какая-то собака лает на детей.

Королевские легкие испускают крик, который эхом отражается от стен зала городского совета:

«Где мой сын?»

И стражник потихоньку выскальзывает из комнаты, чтобы по цепочке передать инструкции. Слова перелетают шепотом от одного к другому, трое всадников выскакивают из-под главной подъемной решетки замка и галопом пересекают мост, перекинутый через заполненный водой ров.

Дорога общинников

Отпрыски кузнеца, три крепких парня, гроза дороги, наводят страх на своих более слабых товарищей. «Слабо!» — «Докажи!» — «Да!» — «Нет!» — и удары сыплются градом на сына кожевника. Его разбитый в кровь нос красен, словно расплавленная сталь, но глаза оказываются пепельно-черными, когда юный Таннер приводит в порядок лицо и с достоинством удаляется. Смиты идут дальше, выискивая очередную жертву, а в сердце Таннера разгорается огонь.

Группа солдат, недавно сменившихся с ночного караула, не спеша направляется к палаточному городку.

Жонглер, сверкая улыбкой и лазурными, а может быть, серебристыми нашивками, наблюдает с высоты своих ходулей, как к ярмарке потихоньку стекается толпа. Жонглер узнает принца, видит жалкую попытку этого человека благородного происхождения уподобиться бедняку. Сегодня кое-кто заплатит дань!

Карнавал

Медведь Варга пожирает предложенного ему барашка с вожделением, которого Ильян, этот житель Востока, еще не видел с тех пор, как поймал зверя пятнадцать лет назад. По коже дрессировщика ползут мурашки, когда он вспоминает, как от его гончих псов клочья летели во все стороны. Ильян напоминает себе, что все это в прошлом, и отгоняет от себя неприятное чувство — стариковскую боязливость.

— Слишком уж долго я этим занимаюсь, — жалуется