нерешительно смотрел на дядю, затем перевел взгляд на кошку, которая боязливо тянула лапу по клеенке, и, наконец, утвердительно кивнул головой; дядя Пьер отрезал два ломтя хлеба. Склонившись над миской, он вынул оттуда маленького леща, придерживая его большим пальцем и кончиком ножа; обождав, пока с него стечет соус, он положил рыбку на хлеб. Жюльен последовал его примеру, разломив, как и дядя Пьер, свою рыбешку: из нее вытекал сок с пряным запахом, быстро пропитавший белый хлебный мякиш. Мальчику трудно было проглотить первый кусок, но он подавил гримасу: дядя Пьер следил за ним, сощурившись и весело поблескивая глазами из-под густых бровей.

Когда тетя Эжени подошла к ним, она лишь всплеснула руками и бессильно опустила их на передник, проворчав:

— Зря, значит, я кипятила столько молока.

Она налила себе полную чашку, присела к столу и принялась быстро пить, не глядя на них. Они бросали рыбьи головы кошке, а та грызла их, примостившись возле плиты. Жюльен неторопливо жевал, поглядывая на подмигивавшего ему дядю Пьера. Через некоторое время тот спросил:

— Ну, каково?

Ему ответила тетя Эжени:

— Хорошо еще, если мальчишка не заболеет от того, что прямо спросонок наелся таких острых вещей!

— Но ведь он же их ест не впервые!

— Но не за завтраком!

Дядя Пьер обратился к мальчику:

— А что, сейчас это хуже, чем в обед?

— Сейчас, пожалуй, еще вкусней!

У дяди Пьера весело блеснули глаза. Тетя Эжени допила молоко, встала и направилась к раковине вымыть чашку. Дядя Пьер налил себе стакан вина и спросил Жюльена:

— Хочешь?

На этот раз она взорвалась. Даже не вытерев рук, бросилась к ним, крича:

— Ну, это уж слишком! Можно, конечно, иногда пошутить, но всему есть предел. Перед отъездом поить ребенка вином! Нет, честное слово, ты просто спятил!

— Говорю тебе, что через час он уже сможет пить, сколько захочет, и ты не будешь торчать у него за спиной…

— Хотела бы я посмотреть на это!

— В том-то и дело, что посмотреть тебе больше не удастся!

— Если он наделает глупостей, я все равно узнаю и тут же напишу его матери, чтобы она приехала и забрала его.

Она, казалось, не на шутку рассердилась. Ее крупное, с редкими морщинами лицо приняло непреклонное выражение. Дядя Пьер не стал спорить. Жюльен выпил стакан воды, чуть подкрашенной вином, и поднялся из-за стола.

Дядя Пьер уже вышел и открыл сарай. В кухню вбежала Диана, виляя хвостом, который так и бился по ее пятнистым бокам. Она обежала кухню, обнюхивая все, что попадалось ей на глаза. Мигом вылизала блюдце с молоком и выскочила вместе с выходившим Жюльеном.

Солнце еще не взошло над лесом, но было уже светло. По зеленой глади реки Ду низко стлался туман. Он тянулся длинными лентами, цеплялся за верхушки камышей или же сгущался белыми облачками в маленьких бухтах, окаймленных кустарником.

Жюльен пересек двор и дорогу; дядя Пьер стоял на берегу у лодки, привязанной к колышку. Он смотрел на воду. Дул свежий ветерок. Пахло рекой и сухими листьями. Жюльен глубоко вдыхал эти утренние запахи.

— Через час будет тепло, — сказал дядя Пьер.

Медленно тащился товарный состав. Он прошел мост и удалился в сторону Доля. Черный дым некоторое время висел в воздухе на уровне парапета моста, потом кольцами опустился к воде. Пахнуло паровозной гарью, но ветер тут же все развеял. Поезд был уже далеко.

Дядя Пьер закурил вторую сигарету и, показав на лодку, спросил:

— Хочешь немного покататься?

Жюльен вздрогнул. Вздохнув, он сказал вполголоса:

— Да вообще-то конечно.

— Но, если разобраться, тебе не о чем жалеть. Еще вчера мы смогли урвать целый день. А если бы ты продолжал учиться, то уехал бы в Лон уже несколько дней назад. Ты собирался бы в школу и вернулся бы сюда лишь на будущий год. Ну а теперь ты сможешь приезжать каждую неделю; а летом ведь дни длинные, может быть, выгадаешь время заскочить вечерком, после работы.

Мальчик вслушивался в мерное звучание этого низкого голоса, гудевшего возле его уха. Он смотрел, как рассеивается над водой туман, но мысли его были далеко.

Бывало, прежде, когда каникулы подходили к концу, он усаживался на корму лодки, а Диана клала ему на колени свою морду. И так, укрывшись от всех, он тихо плакал. Он плакал в поезде, когда ехал домой в Лон, а затем в школе, плакал, пряча свои слезы, и, если их видели, ссылался на головную боль.

Но в это утро, застыв на берегу, он без слез смотрел на реку. И постепенно пейзаж начинал расплываться в его глазах, становился зыбким и как бы уходил вдаль.

— Жюльен, дитя мое, ты опоздаешь!

Он обернулся. Тетя Эжени стояла у ворот. Она погасила лампу в кухне, и дом, приземистый и громоздкий, выделялся темным пятном на светлеющем небе.

Жюльен вывел велосипед из сарая и поцеловал дядю Пьера и тетю Эжени.

— Если не сможешь раньше, то жду во вторник утром, — сказал дядя Пьер. — Но, конечно, лучше, если выберешься в понедельник вечером и переночуешь у нас.

Жюльен прошел через двор, тетя Эжени крикнула ему вслед:

— А главное — будь умницей и завтра же вечером напиши маме.

Он обещал и покатил по дорожке. По крутой тропинке взобрался на Фаллетанское шоссе и въехал на мост. На середине моста он притормозил, выпрямился и посмотрел в сторону дома. Под большой липой две маленькие фигурки махали ему на прощание. Рядом с ними виднелась собака.

2

Подъехав к кондитерской, Жюльен поставил велосипед у края тротуара. На стеклянной двери над самой ручкой было намалевано крупными буквами имя владельца: «Эрнест Петьо». Буквы эти, красные и светло-коричневые, производили впечатление увеличенной щегольской подписи. Ниже, более скромно, значилось: «Пирожник-кондитер, телефон 128». В тон надписи была выдержана и деревянная рама витрины — светло-коричневая с красными прожилками. В магазине было пусто.

В глубине витрины, слева, громоздились коробки конфет и шоколада на фоне зеленой бархатной обивки. Посреди красовалась отпечатанная на бристольской бумаге реклама: «Дольские пряники! Только у нас!». В правой части витрины, значительно более просторной и открытой со стороны магазина, был выставлен большой поднос, полный поджаристых утренних рогаликов. Рядом с ним стоял другой, на котором аппетитно разместились маленькие круглые золотистые бриоши.

Не решаясь сразу войти в помещение, Жюльен оглянулся на площадь Греви. Неподалеку женщина в белом фартуке и темной юбке мыла тротуар у входа в кафе. Чуть дальше разговаривали два человека. На противоположной стороне улица, ведущая к центру города, казалось, уходила под землю, теряясь среди близлежащих домов. В