начали выдавать только по одной большой чашке в день на закате солнца. Овощей и фруктов хватило всего на неделю, и даже червивое сушеное мясо теперь вспоминалось как настоящее лакомство. На перегруженных судах для съестных припасов было выделено так мало места, что их запас очень быстро истощился. И если в ближайшие дни Господь не выведет их корабли к какому-нибудь большому острову, они превратятся в призраков, плывущих на тот свет.

Однако неистовый шторм отодвинул все заботы на второй план.

— Брат Хоан!

Услышав, что его зовут, монах открыл глаза и увидел прямо перед собой старшего боцмана, по лицу которого обильно струилась дождевая вода.

— Идите вниз! — крикнул боцман. Его голос почти полностью заглушался ревом бушующего моря и ветра. — Находиться здесь слишком опасно!

Калабона в ответ лишь отрицательно покачал головой. Старший боцман чертыхнулся, сплюнул сквозь зубы и, постояв в нерешительности несколько секунд, отвернулся, чтобы продолжить бороться со штормом.

Хоан Калабона опустился на скользкую палубу и, стоя на коленях и обхватив одной рукой стойку поручней, соединил обе ладони на уровне груди, чтобы помолиться. Его поза, конечно, была не очень-то подходящей для молитвы, как не очень подходящим было место для нее, однако в подобной ситуации ему только и оставалось, что молиться.

Внезапно монах заметил, что драгоценный перстень, немой свидетель всех его жизненных невзгод и страданий, который прежде плотно сидел на пальце, теперь болтается на нем. Хоан и в самом деле так сильно похудел, что ему приходилось подвязывать веревкой штаны, чтобы они не спадали с него. Похудел, конечно, не только он — все его товарищи, участвующие в этом путешествии, с каждым днем становились все более похожими на ходячие скелеты. Но одна лишь мысль о том, что он может потерять вещь, ставшую символом смысла его существования, испугала монаха больше, чем этот жуткий шторм. Аккуратно приоткрыв висевший у него на шее маленький кожаный мешочек, брат положил в него то, что отождествлялось с последней надеждой ордена и из-за чего неисповедимые пути Господни привели его, Хоана, на этот корабль. И вот теперь, в эту промозглую ноябрьскую ночь, он стоит на коленях на палубе и молится прямо посреди урагана о спасении своей жизни.

Хоан закрыл глаза и, попытавшись хотя бы на время забыть о свирепом шторме, стал молиться Господу, прося его о спасении своей собственной души и душ тех несчастных людей, которые боролись за свои жизни посреди беснующейся водной стихии. И вдруг он услышал — нет, скорее даже не услышал, а почувствовал всеми своими внутренностями — ужасный скрежет где-то под ногами. Это могло означать только одно: их прочнейшая кока, построенная в расчете на то, чтобы выдерживать даже самые сильные северо-западные ветры, получила смертельное ранение и теперь уже никогда не доплывет до места назначения.

1

Едва я успел вынырнуть из воды и вытащить регулятор изо рта, как услышал крики Джека, который, наклонившись и держась обеими руками за якорный трос, стоял на носу яхты.

— Улисс! Якорь опять застрял! Нырни-ка еще разок и вытяни его.

— Опять застрял? Ну что за дерьмо!

Я неохотно сунул в рот регулятор и нажал на клапан, выпуская воздух из плавательного жилета, а затем медленно погрузился в глубину, из которой только что вынырнул.

— Не одно, так другое, — недовольно пробормотал я, опускаясь все глубже и глубже. — До добра это не доведет.

После всплытия необходимо потратить не менее пяти минут на декомпрессию, а мне приходится сразу же снова погружаться, чтобы потом максимально быстро подняться — и все из-за этого чертова якоря. За всю свою жизнь я впервые столкнулся с якорем, который все время где-то застревает. Каждый день — одно и то же. Нужно поставить Джеку ультиматум: или якорь, или я. На яхте мы с этой железякой явно не уживаемся.

Я огляделся по сторонам, пытаясь увидеть в воде якорный трос — ровную белую линию, протянувшуюся от темнеющего вверху корпуса яхты «Мартиниз Ло» к расположенному на девятиметровой глубине рифу. Наклонившись всем телом, я поплыл к тому месту, где на самом дне угадывался нижний конец якорного троса, чтобы вытащить этот дурацкий якорь как можно быстрее.

Через несколько секунд я был уже возле якоря, выглядывающего из огромного живого коралла, который в слабом свете тропического вечера, пропуская сквозь себя миллионы литров воды, предстал передо мной во всем своем великолепии — с ярко-красными, желтыми, белыми и темно-лиловыми образованиями самых невероятных форм. Появляясь то сверху, то снизу, то сбоку, вокруг коралла шныряли сбившиеся в необыкновенно подвижный косяк бесчисленные маленькие рыбки серебристо-голубоватого цвета, уникального даже для многокрасочной морской фауны. Рыбки сновали туда-сюда очень быстро и хаотично, но при этом, казалось, совсем не боялись находившихся рядом гораздо более крупных рыб. Огромная одинокая барракуда, медленно проследовавшая над рифом, словно ковбой, объезжающий свое ранчо и приглядывающий за пасущимися стадами, посмотрела на меня с таким видом, как будто мое присутствие ее раздражало. К окружавшему меня всеобщему движению добавилось целое облако пузырьков: это я, не сдержавшись, выругался, когда заметил, что одна из трех лап злополучного якоря каким-то совершенно невероятным образом пробила насквозь кусок коралла и зацепилась за него.

Я несколько раз толкнул якорь, однако мои усилия привели лишь к тому, что из-за взметнувшихся вверх частичек водорослей и крупинок песка вода вокруг меня помутнела, и теперь уже трудно было разглядеть, почему мне не удается высвободить лапу этого чертового якоря.

Отвлекшись на несколько секунд от своего занятия, я посмотрел, какой запас воздуха у меня еще оставался после сорока пяти минут пребывания под водой со своими клиентами и этого непредвиденного погружения. Шестьдесят атмосфер. Получалось, что на данной глубине минимальный допустимый предел давления в баллоне будет достигнут через три минуты, а значит, в любом случае придется подниматься на поверхность.

Я раздраженно выхватил длинный нож из прикрепленного к икре правой ноги чехла, намереваясь, если потребуется, искромсать в куски хоть весь коралловый риф. Попытавшись вонзить нож в коралловую массу, в которой застрял якорь, я невольно удивился ее необычайной твердости, а затем, приглядевшись к ней получше, обратил внимание на странную форму. Коралл был похож на кольцо с диаметром двадцать или двадцать пять сантиметров, и именно в отверстие этого кольца угодила якорная лапа. Я еще никогда не видел коралловую массу подобной формы, и мне