гяур,

Втянувшись в общий перекур,

У моря загорал —

И жмурился, как падишах,

Внимая, как гудит в ушах

Оранжевый кимвал;

 

И, чтя симметрии закон,

То льнул к земле, как махаон,

Лоскутик без пружин;

То вился, бился, трепетал —

И в мысль о смерти залетал,

Как бабочка в кувшин.

 

 

              Летрилья о каталонском лете               и гусях святой Евлалии  

Красавицы Барселоны

должны прикрывать свои плечи

в двух случаях, и это строго:

на улице в жгучий полдень

и в храме, в жилище Бога.

 

Недаром плечи испанки

под кружевною мантильей

белее, чем белый парус

плывущей в море флотильи.

 

Когда идет она в церковь,

похожая на гитану,

мужчины бросают взоры,

как жадный кот на сметану.

 

А в церкви Святой Евлальи

прохладные галереи,

и гуси в дворике райском

от тишины одурели.

 

Когда, отпрянув несильно,

она глядит исподлобья,

белей, чем тело гусыни,

во мраке руки и бедра.

 

Безумней, чем полнолунье,

во мраке мои мечтанья

на площади Каталунья,

на яркой Плаза д’Эспанья.

 

И зыбкие очертанья,

пригрезившиеся формы,

как облако, отплывают,

и как состав от платформы,

 

и как земля уплывает

и исчезает из вида —

в последнюю ночь отлета

из Лондона, из Мадрида…

 

 

              Летрилья о материнских крыльях  

Крылышки матерей,

трепетные всегда.

Как далеко, птенец,

ни улетел ты прочь,

будь ты учён-перчён

и голова седа,

крылышки матерей

рвутся тебе помочь.

 

Чувствую на лице

маленький ветерок,

словно бы мотылек

дрогнул и повернул

маленький флюгерок,

словно на кожу щек

ласковый холодок,

как на ожог, подул.

 

— Крылышки матерей,

полно вам трепетать!

Вы оттрубили век,

выслужили покой.

— Прежде (они в ответ)

перестанут мерцать

звёзды на небесах,

волны в дали морской.

 

— Звёзды на небесах!

Волны в дали морской!

Робкие огоньки

среди ночных полей!

Ах, не дрожите так!

Пусть обретут покой

ветхие, как печаль,

крылышки матерей.

(обратно)

Прощание с Луной

Каплан Виталий Маркович родился в 1966 году в Москве. В 1988 году окончил математический факультет МГПИ им. В. И. Ленина. Работал учителем математики, программистом. С 2004 года работает в журнале “Фома” (с 2005 года — редактор отдела культуры). Писатель, поэт. Автор книг “Корпус” (М., “АиФ-Принт”, 2002), “Круги в пустоте” (М., “АСТ”, 2002), “Струна” (М., “Форум”, 2006, в соавторстве с А. Соколовым), “Последнее звено” (М., “Эксмо”, 2008). Ведет детскую литературную студию “Кот в мешке”. Живет в Москве.

 

Повесть

 

Глава первая

 

 

Эта самая Миумах — непроходимая дура. С первого взгляда понятно.

Лет ей не больно-то много, пожалуй, чуть поболе полутора дюжин, но взрослая же баба, двое детей как-никак. А мозгов — как у сопливой девчонки.

Я показала ей кивком — садись, мол, рассказывай. Вон сюда садись, на серую циновку. Специально для таких, как ты, постелена. Все вы тут сидите, горе свое выплакиваете.

Она не одна приперлась — с детьми. Малой-то ладно, ему еще долго грудь сосать. Сладко на руках ее устроился, дрыхнет. А старшему уже годика четыре будет. Ишь как зыркает! Головенка черная, глазки сизыми виноградинами. Интересно, значит, ему. Еще бы не интересно. У ведьмы-то в гостях.

— Ты, парнишка, — протянула я к нему скрюченный палец, — не больно-то егози. Сядь подле мамки да и замри. А не то съем, вместе с косточками. Я шебутных мальчишек люблю, сладкие они.

То-то же! К матери прижался, глаза ладошками прикрыл. А меж пальцев все же посматривает. Завтра весь квартал кожевенников будет знать, что Миумах бегала к тетушке Саумари...

Сама я уселась на широченный чурбак — ровно спиленный да зачищенный пень. Дерево тауби, ствол, почитай, в полтора обхвата. У нас такое не растет, это с севера возят, из меннарских лесов. Давно уж этот пень у меня, семь серебряных докко отдала. Но впечатляет. Чуть ли не государев трон. А еще ведь волчья шкура постелена. Волк тоже меннарский, палевый, у нас тут они помельче да порыжее.

— Ну что, девонька, с бедой ко мне? — прищурилась я, не спеша оглядывая посетительницу.

Глаза набрякшие, тужится что-то из себя выдавить. На скуле старый синяк желтеется. Это не иначе как муженек приложил. Или свекруха? Нет, вроде свекруху ее паралич разбил. Кто у меня оттуда, от кожевенников?

А ясно кто, вдова старого Балгуи, проныра та еще. Делится новостями, и выпытывать не надо. В охотку делится.

— Да ты не торопись, девонька, — помогла я ей. — Сама все про тебя вижу. Глаз у меня черный, глаз у меня острый. Что за седыми облаками да что под синими горами — ничто не укроется, ничто не утаится. Звать тебя Миумах, и жена ты мастеру Агахири и двух сынов ему родила. Но не люба ты ему, ой не люба.

Дура девка рот раззявила, слова мои точно сладкую колодезную воду пьет. А тут и ведьмой быть не надо, все и так понятно. Муж ее колотит так, что на всю улицу вопли слышны. А девка-то маменькой балованная, до замужества небитая, терпеть не умеет. Родила двух сынов, а замуж-то ее когда брали? Лет уж пять наберется. Другие каждый год рожают, а эта... Мужу и обидно, в кабаке над ним смеются. А он, мастер Агахири, кабачок-то любит. Вино ему душу греет, да и денежки на вино имеются. Пока имеются. Что там вдова про Агахири шептала? Жеребец он еще тот. Гуляет. К веселой девице Иммини гуляет, и не только к ней...

— Другая у него зазноба появилась. Ой, чую, наползает на тебя, девонька, туча грозовая, тень бедовая. Отошлет мастер Агахири тебя в дом отчий. Даст письмо разводное и пинком под зад.

Ну вот. Теперь мы рыдать надумали. Еще не хватало. Малой проснулся, заверещал. И старшенький тоже вроде выть навострился. Только музыки мне и не хватало.

— А ну цыц! — низким голосом гаркнула я. Страшный голос, “зимняя буря”. Не сразу он мне дался, три года училась. Наставник Гирхан был бы доволен. А я ведь даже не знаю, где в гонамских скалах его могильная пещерка...

Заткнулись. Все трое. Солнце в окно острыми лучами лезет, жалит, злое оно, полуденное солнце. А все равно в горнице словно тьма набухла. Словно туча рыжебрюхая, готовая холодным ливнем разродиться.

— Так ли я рассказала, девонька? Не упустила ли чего?

— Истинно так, тетушка Саумари, истинно! — суматошно закивала деваха. — Повадился он, муженек мой, к стерве этой, к мерзавке Иммини. Уже две луны как. Сколь монет на нее, тварь, извел! Бусы мне из