- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (106) »
Десять стихотворений
Геннадий Русаков * ДЕСЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ Русаков Геннадий Александрович родился в 1938 году, воспитывался в Суворовском училище, учился в Литературном институте. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке и Женеве. Автор семи книг стихотворений. Лауреат нескольких литературных премий. Живет в Москве. 1 На плёсах сохнет отслуживший пух. Приписанные к прошлому столетью, мы различаем раньше всех на слух осенний вздох над воробьиной сетью. Никто нам ничего не обещал. Кукушка ни о чём не куковала. Один кузнечик что-то протрещал, но сколько их уже перебывало! А свет стоит столбом среди реки, как будто на офортах иордани. И снова зачастили сквозняки слоняться поредевшими садами. Любить всю жизнь угрюмую страну, уйти, забыть, переучиться речи… Но помнить всё равно её одну. И этот пух, и вздох её овечий. 2 Опять трава, седая от росы, так тяжела, что боязно коснуться. И день с утра поставлен на весы. И стрелки лука в воздухе не мнутся. Летят и проливаются дожди. На левый край переместилось лето. И всё, что ожидалось впереди, теперь уже за поворотом где-то. Изменчивы сезоны в этот год. И музыка звучит как будто рядом: кларнет и скрипка, хрипнущий фагот, лобастый и с задумавшимся взглядом. Наверно, скоро вымахнут ветра. Труба прокличет горько и высоко. И станут вдруг просторны вечера. И на Оке расступится осока. 3 Всё меньше неисполненных обетов, поскольку новых не было дано. Всё больше непрочитанных поэтов, забытых или умерших давно. И ты глядишь внезапными глазами на самого себя со стороны: ты стар и полувнятен, как гекзаметр времён ахейских распрей и войны. Уже тебе не надо жить вприглядку: что есть — твоё, а большего не жди. И бьют тебя невзгоды, как в десятку, и налетают пряные дожди: грибные, длиннопрядные, косые. От неба начинается земля. А ястреба плывут себе Россией, разверстыми крылами шевеля… 4 Стремленье всё поставить на места и навести порядок в мирозданье естественно, поскольку жизнь проста — хотя бы только в авторском изданье. Вон свет возникнул вдруг из темноты: укол иголки, дырка на холстине. И боль — её горячие цветы — раскрылась, полыхнула по картине. Художник, мне по нраву твой подход! Я тоже этим временем болею. И на его часах кручу завод, и в нём приобретаю бакалею. Теперь-то нам остались пустяки: подмалевать, вписать, доснять на плёнку. А там валяй, вари себе, пеки… На душу налегай — на обнажёнку. 5 Капал реденький дождишко. Дело двигалось ко сну. День был долгий, но не слишком: ростом в среднюю сосну. Что-то вроде намечалось, жалко — не произошло. На верёвочке качалось двадцать первое число. Двадцать первое-второе. Двадцать что-то или как. День валялся под горою: видно, выпил и обмяк. Не крутило, не вертело, не фортунило ему. Просто тело не хотело никуда и ни к кому. 6 Работай, насекомое-пчела! Тащи в леток положенную малость. Ты, птица-грач, сатинная пола, уже от зимованья оклемалась? Тогда пора и мне впрягаться в воз и самого себя тащить за шкирку. Я не ропщу: всегда кряхтел, но вёз, пока года пластались под копирку. Ну что, душа, столярный инструмент? На свете мало непреложных истин. Но вот одна: живи, лови момент… А интерес к грядущему корыстен. Есть только настоящее — теперь, вот этот день, что так горяч и матов. А будущее… Что оно за зверь? К тому же вечно в чём-то виновато. 7 Я печь взбодрю, вторые рамы выну… Гудит огонь, прогрелись изразцы. И жизнь, пройдя давно за половину, мне посулила ляльки-леденцы. Тебе взрослеть пора, моя докука! Тут не до лялек, тут серьёзный счёт: гляди, года горят с тяжёлым звуком, отец-огонь оладыши печёт. Огонь и кровь, металл и злое время… Никто нам не сулил иных времён. Уж если бьют, так непременно в темя. А если помнят — цифрой, без имён. Забудем, растравлять себя не надо… Поглубже этот воздух заглотнём. Но почему на всех картинах ада расправа совершается огнём? 8 Достоинство давалось мне с трудом. Я был то хмур, то фамильярен с понтом. Острил, как подполковник-управдом, связавшийся с хроническим ремонтом. О, лживый мир моих невнятных лет, привычка ладить с временем и местом! Гордыня, стыд — чего в них только нет… Я был тогда непрокалённым тестом. Вернее — незаточенным ножом. Деталью неизвестного маршрута: плацкарта, с пустяковым багажом… Куда, зачем? Но радостно и круто. Горячий ветер дунул в паруса. Мне предстояло привыканье к миру. И, Господи, какие чудеса, какой восторг: быть молоду и сиру! 9 Я плотней засуну в уши ватку. Поздно мне менять свою повадку: ветер в уши — верный менингит. Нет уж, поищите, кто глупее: помереть-то я всегда успею, и никто потом не помогит. Ой, никто и никому не надо! Каждый хмырь — из бывшего детсада тех ещё, беспамятных времён. Как он верен был своей лопатке, получал за это по сопатке! И зато с тех пор весьма умён. Я-то, в общем, и не жду подмоги. Все мы помираем по дороге: кто — оттуда или кто — туда. До сих пор не знаю, что тут лучше. Э, пустое дело, просто случай. Ватку в уши, горе не беда... 10 Поутру она, как лещик, одеялом в спальне плещет: то нырнёт, а то всплывёт. Сон ещё в обводе века: нет покуда человека — просто дышит, не живёт. Но уже проснулись в доме и машины на подъёме в озверении рычат. И накидан корм под сеткой у закупленных соседкой бледно-дымчатых крольчат. Как нас учит “Камасутра”, хорошо в такое утро выйти в поле одному, прочитать- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (106) »