Дела идут неплохо, - ответил Ламла. И бывший заведующий канцелярией посольства фашистской Германии в Москве сразу же перешел к делу. - Знаете, господин Кегель, мне хотелось бы задать вам несколько необычный вопрос. До перевода на работу в Москву вы ведь несколько лет были в Варшаве. Не были ли вы там знакомы с неким господином Гернштадтом?"

"Да, конечно, - ответил я. Вопрос Ламлы меня крайне насторожил. - Ведь это был журналист в Варшаве. Гернштадта многие знали. Не знаю, говорил ли я вам об этом, но до назначения во внешнеторговый отдел посольства я тоже работал в Варшаве иностранным корреспондентом. Но почему вы спрашиваете о Гернштадте? Где он теперь, собственно говоря?"

"Вот это и я хотел бы знать, - сказал Ламла. - Хорошо ли вы его знали? Что это за человек? Я слышал, что он также недолго работал в Москве. Но я его совсем не помню. Мне говорили, что его выдворили из Москвы, после чего он осел в Варшаве".

"Похоже, что это так, - ответил я. - Это, кажется, было в конце 1933 или начале 1934 года. Но если вы, господин Ламла, находились тогда в Москве, он обязательно должен был попасться вам на глаза. Теперь я вспоминаю, что, когда меня знакомил с ним в своем кабинете тогдашний пресс-атташе посольства Штайн, речь шла также и о том, как его высылали из Москвы. Совершенно точно! Эта история меня, естественно, заинтересовала. Постойте-ка, ведь Гернштадт был тогда выдворен вместе с некоторыми другими корреспондентами немецких газет. Но причина этой высылки мне не известна.

Вы спрашиваете, хорошо ли я знал Гернштадта. Могу сказать: и да, и нет. Знаете ли, когда меня осенью 1933 года направили в Варшаву, я являлся еще новичком в этом деле. А Гернштадт имел уже весьма солидный опыт иностранного корреспондента и при этом был чрезвычайно услужлив. Он всегда располагал самыми свежими новостями, и я, будучи новичком, не составлял ему конкуренции. Иногда он давал мне полезные советы. Помнится, например, что, когда скончался маршал Пилсудский, ночью мне позвонил по телефону Гернштадт и спросил, знаю ли я уже об этом. Благодаря его звонку мне удалось той же ночью написать некролог и вместе с сообщением о смерти Пилсудского передать его в шесть утра по телефону в редакции своих газет. Это способствовало упрочению моего положения в редакциях.

Я, конечно, старался при случае отблагодарить его за это. Гернштадт был тогда в Варшаве представителем газеты "Берлинер тагеблат". Два или три раза, когда он выезжал из Варшавы, я брал на себя роль его заместителя. Его газета знала от него мою фамилию и номер моего телефона в Варшаве, и, когда происходило что-либо из ряда вон выходящее, редакция этой газеты обращалась ко мне. Особенно мне запомнилось одно такое "чрезвычайное обстоятельство", случившееся во время его отсутствия, кажется, в 1934 году, - это было ужасное наводнение в Польше. В международном плане для газет это был, так сказать, "мертвый сезон", поскольку в то время в мире не происходило каких-либо сенсационных событий. И наводнение в Польше пришлось немецким газетам весьма кстати. Во всяком случае, мне по три-четыре раза в день звонили из редакции "Берлинер тагеблат", требуя как можно больше сообщений о наводнении. Кстати, в Варшаве вода поднялась вплоть до королевского замка. Никогда в жизни мне еще не приходилось так много писать о наводнении, как в тот раз, когда мне выпало замещать Гернштадта.

Потом, как я уже говорил, я перешел на работу в отдел торговой политики германского посольства, сменив, таким образом, свою профессию. С тех пор мне пришлось заниматься почти исключительно вопросами польской экономики, внешней торговли и т.д. Интерес к Гернштадту у меня пропал, а он, видимо, утратил интерес ко мне, и наши отношения прекратились. Время от времени я встречал его у нас в одном из узких коридоров. При этих встречах мы обычно обменивались дружеским рукопожатием, говоря друг другу "добрый день" и "до свидания". Но поскольку наши профессиональные интересы касались теперь совершенно различных областей, нам не о чем было говорить друг с другом. А почему, собственно, господин Ламла, вас заинтересовал Гернштадт?"

"Поскольку я руководил канцелярией посольства Германии в Москве, ответил Ламла, - от меня сейчас официально и срочно потребовали сведений о том, работал ли в Москве в первой половине тридцатых годов в качестве корреспондента немецкий журналист Гернштадт, подвергался ли он выдворению оттуда и что это был за человек. Поскольку мне сказали, что после высылки из Москвы Гернштадт находился в Варшаве, я вспомнил, что вы, господин Кегель, в течение нескольких лет работали в Варшаве. Вот вы и стали для меня спасительным якорем.

Подождите минутку, - произнес Ламла, и, сдерживая дыхание, я услышал, как он спросил что-то явно подслушивавшего наш разговор человека. - Извините меня, господин Кегель, мне тут помешали. А не знаете ли вы, где может быть теперь бывший пресс-атташе посольства в Варшаве?"

"Да, - ответил я. - Возможно, я смогу вам помочь. Как мне тогда стало известно, после возвращения из Варшавы господин Штайн был направлен на работу в министерство пропаганды. Я, правда, после Варшавы его не видел, но предполагаю, что он все еще работает там".

"Большое спасибо, господин Кегель!" - с этими словами Ламла повесил трубку.

Для меня этот разговор оказался нелегким делом - я сразу же понял, что упомянутый телефонный звонок находился в прямой связи с арестом Ильзы Штёбе.

Я был уверен, что вопрос Ламлы, знал ли я в Варшаве Гернштадта, задавался мне лишь с одной целью: гестапо хотело проверить, не стану ли я отрицать, что был знаком с Гернштадтом. Если бы я это сделал, то доказать лживость такого утверждения не составило бы труда. Гестаповцы также желали выведать, каковы были мои отношения с Гернштадтом, чтобы затем поймать меня на удочку. И наконец, они стремились прощупать, как я отношусь в целом ко всем этим вопросам. Возможно, им удалось доказать, что арестованная ими Ильза поддерживала связь с Гернштадтом, и они хотели устроить ловушку мне? Но почему они избрали такой обходной путь, использовав бывшего заведующего канцелярией посольства Германии в Москве? Ведь гестаповцы могли поступить гораздо проще. Таким образом, делал я вывод, главной фигурой в состоявшейся беседе был я, а беседу кто-то подслушивал. В этом я был абсолютно уверен.

Но кое-что для меня оставалось все же неясным. В любом случае мне следовало быть предельно осторожным. Я считал, что серьезная опасность нависла также и над Шелиа. Ведь бывшим сотрудникам посольства в Варшаве было известно, что он как раз в последние предвоенные годы часто встречался с Гернштадтом, который посещал его и в посольстве. Мне следовало как-то