которого делалось только веселей, а спокойно, но так, что приходилось слушаться, объявила тетка. Спать, без разговоров! И тебе спать! Всем спать.

Тетка сама потушила лампу, и уложенный на диван Апахалов слушал в темноте, как тикают ходики. На столе самовар спросонья время от времени начинал потихоньку бурчать. За окном уже не было шума дождя, и только журчала по земле стекающая вода и капало с мокрых деревьев. Постепенно в темноте проступали неясные квадраты нижних окошечек. Дверь в кухню была открыта, и оттуда волной шло тепло и пахло березовыми вениками.

"Так вот и живем, так и живем..." - в такт ходиков вспоминал Апахалов прощальные слова тетки, поцеловавшей его на ночь. "Мне-то здесь недельку, пожалуй, пожить можно, просто превосходно, - думал Апахалов, - а каково старухе доживать тут свой век? Нет, вопрос решенный: пускай переезжает. Комната для нее найдется. Пускай за чем-нибудь следит там в хозяйстве. Собственно, неизвестно, за чем следить, но женщины как-то находят: суетятся, волнуются. Вообще следят. Вот пускай и следит, неважно, что хозяйства никакого вроде и не нужно. Ничего, пускай. Соню она, конечно, не бросит, тоже пускай. Конечно, непривычно будет, беспокойно, но раз решено, надо выполнять..."

Утром он услышал под окном сочные взмахи метлы, сгоняющей воду. Тетка гремела на кухне самоварной трубой. Солнечный зайчик на медной вьюшке разгорался все ярче, за окном одна половина двора была освещена солнцем, и мокрое после вчерашнего дождя деревянное крыльцо дымилось на припеке.

За чаем ели горячие пирожки с горохом. Тетка хозяйка была плохая, это все знали, а пирожки были вкусные.

Тетка посмотрела слегка подозрительно, когда Сергей Федорович похвалил.

- Небось все врешь? Нарочно хвалишь, чтобы подольститься? Или правда нравятся? Ну, так это Соня печет. Я кухарка никудышная, всю жизнь такая была. Да с меня и спросу нет: холостяк!

- А славно у вас тут, - заметил Сергей Федорович, - тихо, будто тебя врач выслушивает - пульс слышно.

- Да, грому у нас особенного, правда, нет, это верно. А какая уж тут особенная тишина? Это ты привык там, у себя: в телефоны все разом кричат, трамваи звенят, кругом заседания! Вот тебе и кажется.

Дожевывая со вкусом пирожок, Апахалов откинулся на спинку стула и благодушно огляделся через плечо:

- Нет, у вас хорошо!.. Ходики тикают - на весь дом слыхать. Растут растения всякие тропические. Вот уродец какой-то сидит на этажерке. Что это он, кажется, язык показывает?

Соня вскочила и повернула к свету фигурку шершавого человечка, сделанного из сосновой коры.

- Нет. Разве не видно? Он хмурится, ему щекотно, а другой, который его щекотать должен, того нет, его ребятишки выпросили. Всех растаскали, их у нас много было, а теперь только один этот и остался на память об Мукасее.

Апахалов спросил, что это за Мукасей.

Тетка объяснила, что это фамилия - Мукасеев, а не Мукасей.

- Ну, жил у нас тут один. Это Егорыч его ко мне как-то привел, вот он у меня и пожил тут немного. Делать ему нечего было, он все сидел фигурки вырезывал.

Поглядев на часы, тетка сказала, что, кажется, пора собираться к Клаве.

- Ходики твои молодцом, - заметил Апахалов, машинально сверив стенные часы со своими, - а эти вон висят - не ходят, испорчены?

- Почему им надо портиться? - Тетка встала и бережно повернула на четверть оборота головку толстенных золотых часов, висевших на гвоздике. Озабоченно хмурясь, послушала, прижав часы к уху, и успокоенно нацепила обратно на гвоздик. - Пугаешь только, идут прекраснейшим образом. Чужие. Я и не завожу, чтоб они не портились.

- Ну, чудачка! Да от завода часы разве портятся?

- Как это так? Колесики вертятся. И зубчики цепляются: значит, портятся. Каждая вещь портится.

- Ну, все-таки лет на двадцать - тридцать хватит!

- Так они на хранении у меня тоже не со вчерашнего дня. Мне уже давно их Марков оставил. Как еще на фронт ехал. Вон с каких пор. Часы-то целы, а Марков, я думаю, так и погиб, бедняжка. Конечно, никогда нельзя наверное знать, но у меня теперь мало надежды осталось.

Она вздохнула и пошла на кухню убирать посуду.

Апахалов не знал никакого Маркова, но все-таки сочувственно осведомился:

- И никаких вестей?

- Открытку только из Уфы прислал. И с тех пор ничего.

- Из Уфы? А ты сказала "на фронт"!

Тетка из кухни крикнула:

- Конечно, на фронт. Ну не в Уфу, так куда-то под Уфу. Что ж тут такого?

- Тетка, - укоризненно пробасил Апахалов, - ты путаешь что-то. Не было никакого фронта ни в Уфе, ни под Уфой! Откуда ты это взяла?

Тетка перестала греметь посудой и высунулась из кухни:

- Это под Уфой-то не было? Да ты сам плохо знаешь. Ты что же это думаешь, я ребятам из истории рассказываю, а сама путаю? Нет, птичка. Тетка Паша памяти еще не решилась!

- Те-оть Паш! Да ведь это только в гражданскую войну было под Уфой!

- А я тебе про что говорю! Марков с Колчаком ехал воевать, а ты не поймешь все никак.

- Ну-ну! - Апахалов с новым чувством посмотрел на часы. - С тех пор они у тебя тут и висят?

- Висят! - спокойно подтвердила тетка.

- А как мы их продавать хотели при фашистской оккупации, - напомнила Соня, - когда голод наступил...

- Хотела продать, - жестко подтвердила тетка, - да, хотела. Ребята голодные, и дать им нечего. Думаю, пойду на базар, продам или променяю на хлеб. Буду старой негодяйкой перед Марковым... А все мне думается: только я их со стенки сниму и на рынок отнесу, тут сразу и Марков вернется. Как я ему в глаза посмотрю?.. Ну, Мотька, к счастью, все дело устроил, стали ребятам хлеб доставлять, так часы и остались.

- Теперь Мотька какой-то! - не пытаясь разобраться, пожал плечами Апахалов. - И откуда у тебя столько знакомых, тетя Паша?

Она засмеялась:

- Людей кругом и правда много. Только Мотька... какой он знакомый... Мотька!.. - Почему-то ей было очень смешно представить себе Мотьку в качестве "знакомого".

На улице глаза слепило яркое солнце, было беспокойно и весело от ветра, журчала, уходя по канавкам, дождевая вода.

Еще раньше тетка объявила Апахалову, что обязательно надо будет повидать Клаву. Клава была, как выяснилось, та самая приютская девочка, снятая на фотографии. Тетка взяла ее себе на воспитание лет сорок тому назад, в тот год, когда Сергей болел тифом. Он с этой Клавой играл и за косы ее таскал, так что должен обязательно ее вспомнить...

Апахалов силился припомнить, и в конце концов в памяти действительно стал вырисовываться какой-то дворик, поросший травой, громадная лошадь, прянувшая на дыбы, и он сам в тот момент, когда старался оттащить девочку с челкой на лбу за железные кровати, сваленные в углу двора... Тетка пришла в восторг. Все так и было, и именно вот в этом самом дворе...

В конце переулка трое малышей, сидя на корточках, с