недобомбили Чамова, сегодня, вероятно, продолжат. Зафиксировать разворот, пункт, время, следить за интенсивностью, — последнее уже относилось непосредственно к наблюдателю.

— Есть! — бойко ответил тот.

Я осмотрелся. Над городом клубится дым. Он окутывает верхние этажи домов, ползет над развалинами, коптит небо.

Минут через тридцать слышится нарастающий гул. Вскоре в безоблачном небе чернеют бомбардировщики «Юнкерс-87», прозванные воющими. Под крыльями у них специальные приспособления, издающие страшный вой при пикировании. Впрочем, эти приспособления на нас не производят эффекта — привыкли. Кажется, что бомбардировщики плывут медленно и неторопливо. Вскоре весь воздух наполнился их зловещим прерывистым гудением.

Гуртьев уже не отрывается от бинокля.

— Семьдесят штук, — бросил он наблюдателю.

Долетев до стены завода, «юнкерсы» разворачиваются и переходят в пике. Зловещий рев, свист, шум, черные столбы дыма взметаются к небу.

Так начался обычный боевой день дивизии. После бомбежки полковник приказал вызвать Чамова. Командир полка доложил: гитлеровцы сосредоточиваются в юго-западном углу завода. С минуты на минуту ждем атаки.

— Чамов — командир рассудительный, — с тихой гордостью проговорил Гуртьев и кивнул головой, словно ободряя своего собеседника. Он задумался и почти шепотом проговорил в трубку: — Ошибаетесь, не то, следите за соседом слева. Главное, оберегайте левый фланг. При всяком изменении обстановки докладывайте немедленно.

Вскоре выяснилось, полковник прав. Гитлеровцы атаковали подразделения дивизии генерала Людникова и были отброшены, но на полк, которым командовал Чамов, фашисты продолжали нажимать, они занимали здесь очень выгодные позиции. Противник просматривал расположение полка, а сам, скрываясь за развалинами заводской стены, оставался невидимым.

Как только бой на участке Людникова затих, комдив позвонил Кушнареву.

— Немедленно атаковать объект номер пять, овладеть им, закрепиться, — приказал он.

Под словом «объект» подразумевались цехи, дома и отдельные постройки, которым присваивался определенный номер на оперативной карте штаба дивизии, копии которой имелись в штабах полков.

Объект номер пять несколько раз переходил из рук в руки. Противник всячески пытался его удержать. Значит, раз новая атака, фашисты именно там сосредоточат силы.

— Сейчас противник отведет от вас примерна роту — две автоматчиков. Следите внимательно. Как только это произойдет, атакуйте объект номер три, закрепитесь на нем и доложите, — приказал полковник Чамову.

…Гитлеровские стратеги любили воевать строго по уставу, действовали они словно по расписанию: то наступали всем фронтом своих пятидесяти дивизий, то группами соединений, то частями; когда же первоначальный план захвата города сорвался, они чаще всего пускали в бой отдельные подразделения, сильно обрабатывая огнем артиллерии и бомбовыми ударами авиации перед атакой намеченный для наступления пункт.

Гуртьев успел хорошо изучить тактику врага и безошибочно определять его ближайшие планы. Разгадал он их и сейчас. К полудню Чамов доложил об исполнении приказа.

Вдруг на нашем участке началась бешеная стрельба. Это немцы нажимают на полк Кушнарева.

— Держитесь, майор! Немцы сейчас прекратят атаку. Не волнуйтесь, — говорит полковник.

И снова не ошибся. Противник перебрасывает силы к Чамову, а здесь успокаивается.

Ждем час, другой. Гитлеровцы вымотались, пехота уступила место артиллерии, та усердствует.

Медленно опускается ночь, теперь горящий город особенно страшен. Всюду языки пламени, всюду дым.

— Ну, капитан, можно и до дому, — говорит Гуртьев. — Вечером с левого берега пополнение должно прийти. Надо встретить.

«Пополнение» — какое громкое название. Кажется, вот выгрузятся из катеров несколько тысяч человек. Какое там! Придет сотня, и то отлично. Порой даже в голову закрадываются тревожные мысли. Неужто совсем обезлюдели?

В штольне застаем комиссара дивизии старшего батальонного комиссара Свирина, широкоскулого, добродушного силача, с крутым, удивительно крепким подбородком. Взгляд его тоже крепкий, волевой. Человек требовательный, но доброй души. Комдив и он понимают друг друга с полуслова, они сработались хорошо. Свирин прекрасно умеет помогать Гуртьеву, умеет завоевать любовь солдат.

— Где же пополнение? — спросил Гуртьев Свирина.

— На подходе, так доложили, а сегодня я не ездил на левый берег.

Полковник изучающе посмотрел на утомленное лицо собеседника и вдруг спросил:

— Опять в окопах ночевали?

— Ничего не поделаешь, — улыбнулся комиссар.

— И в контратаку ходили?

— Было.

— Эх, Афанасий Матвеевич, не бережете вы себя.

— А вы, Леонтий Николаевич? — ответил Свирин.

— Нет, я берегу, сегодня я, например, целый час спал. Глупо растрачивать последние силы.

…Наступала ночь. Холодело. С севера, из-за черных скелетов заводских корпусов, то и дело налетал неистовый ветер. Он гудел в остатках дымоходов разрушенных домов, со скрежетом рвал с крыш железо.

— Время подходящее, — заметил Гуртьев. — Когда фрицы улягутся, действуйте, капитан, и помните: «язык» необходим.

Описывать поиск подробно, пожалуй, не стоит. Тема не нова и не особенно интересна. Как всегда, обстреляли из пушек место нападения; как обычно, сильно шумела группа отвлечения, а группа захвата — тройка моих друзей — действовала стремительно, в один бросок. Ахметдинов, Сахно и Чуднов выполнили задание.

Воспользовавшись давно облюбованным лазом среди развалин, они проползли так, что ни один камень не упал, ни один шорох не раздался. Потом вся тройка заползла в окопчик гитлеровского сторожевого охранения. Там всегда находились два солдата. Ахметдинов знал их прекрасно, недаром он с заводской стены не раз наблюдал за ними. Он знал, прийти им на помощь не успеют. Между ними и фашистской передовой — развалины, а потому действовать можно почти наверняка. Успех решила внезапность действий. Прежде чем враги опомнились, разведчики проникли в окопчик и вытащили оттуда огромного эсэсовца.

— Сопротивлялся сильно, и дрался, и кусался, — жаловался Ахметдинов, показывая рваную рану на руке.

— А фриц живой? — испуганно спросил я, глядя на лежащего на полу безжизненного эсэсовца.

— Живехонек, только перетрусил чуток, — улыбнулся разведчик, толкнув ногой гитлеровца.

Эсэсовец поднялся. Глядя на его испуганное лицо, я не испытывал ненависти. Скорее, родилось другое: жалость, смешанная с презрением. Смотрел я на белобрысого, упитанного верзилу и думал: ему тоже, вероятно,