«ЕСЛИ», 2000 № 10

Далия Трускиновская
СУМОЧНЫЙ

— Я вот… По объявлению.

— Ах, по объявлению. Ну-ну…

— Ты здешний дед, что ли?

— Дедушка. А ты, стало быть, по объявлению. Ну, заходи…

Краткий этот разговор состоялся на антресолях прекрасной четырехкомнатной квартиры, как раз там, где имелось в стене задвинутое чемоданами отверстие для проводов от распределительного щита.

Надо сказать, что антресоли всякой обжитой квартиры немало поразили бы хозяев, ежели бы те вздумали однажды разобраться, какая такая старая рухлядь загромождает отверстие. И тут бы обнаружилось, что ненужное, казалось бы, имущество, преобразилось. Из запертого чемодана, к примеру, изъята старая декоративная наволочка, шерстяная, в фольклорном стиле, и сложена так, что стала диваном с подлокотниками. Маленькая банка с остатками краски, забытая пять лет назад, после того еще ремонта, накрыта чистой бумажкой и сделалась столом. Равным образом брезентовая рукавица, оставшаяся от того самого ремонта, прилажена к отверстию на манер шторы, чтобы не сквозило, и стоит наготове другая банка с краской — загородиться, если вдруг пожалуют незваные гости.

Хозяин, домовой Феоктист Степаныч, впустил посетителя, но, надо сказать, без излишнего энтузиазма.

А чему тут было радоваться? Тот, кто пришел по объявлению, меньше всего походил на сумочного хозяина. Был он худ, взъерошен, неопрятен, неухожен и смотрел как-то угрюмо. Нехорошо смотрел.

— Молочка? — спросил Феоктист Степаныч. — Хозяйка добрая, наливает. Кошачий корм вот есть. Рюмочку тоже для меня держит. Я вот в скляночку перелил. Винцо знатное, кагор.

Был он упитан и мохнат, как полагается домовому дедушке в богатом хозяйстве, и угощал с некоторым хвастовством — вот, мол, сколь сытно живем, можем подкормить.

— Сыт, — отрубил гость, хотя по рожице было видно — ой, голоден…

Сел он не на хозяйский диван, а на корточки, прислонившись спиной к чемоданной стенке.

— Тебе виднее. В сумочные, стало быть?

— Ну…

— А ты уже работал сумочным?

— Ну… работал.

Феоктист Степаныч лжецов не любил. За вранье и выставить мог — единожды и навеки. Но этот растрепа вроде бы как и не врал.

— Су-моч-ным! — весомо уточнил дедушка. — В дамской деловой сумке. Служил?

— В дамской — нет. А что? Такое уж сложное дело? Сколь там добра-то поместится, в той сумке? — вопрос был одновременно риторическим и презрительным. — Вся она — с гулькин нос!

— Добро-то, братец, этакое… С одними тенями для глаз намаешься, — предупредил Феоктист Степаныч. — Коробок раскрывается, а они — как мука, в ком сбитая, рассыпаются, вся подкладка в пыли. Еще вот пилка для ногтей. Хозяйка ее, пилку, на место не кладет, прямо так бросает, и пилка подкладку рвет. Еще вот, скажем, блокнот — тут смотреть нужно, чтобы страницы не загибались.

— Смотреть могу, — согласился гость. — Так что же — место еще не занято?

— Да ты уж третий приходишь, — сообщил дедушка. — Бабушка из пятой квартиры просилась, они там с дедом не поладили, разводиться собрались. Как в ту сумку посмотрела — ой, мамочки, говорит, тут же одной приборки не оберешься! И бумажек-то, бумажек! Начнешь выбрасывать — а вдруг дельную выбросишь? Потом еще портфельный хозяин заглядывал. У него такое горе: парнишка школу окончил, портфельчик уже без надобности, снесли на помойку. Тоже я ему сумку показал, а он чихать принялся. Аллергия у него на духи…

— А бабушка — она не вернется? — решил уточнить гость.

— Не-е, не вернется. Ей там за дедом хорошо. Только телевизор смотреть не велит. А она уж пристрастилась. И сам посуди: там она домовиха-госпожа, особа почтенная, а тут кто? Сумочная! То есть у меня в подчинении.

— Ну так берешь, что ли?

— С испытательным сроком разве взять? — сам себя спросил дедушка. — Две недели. Идет?

— Идет.

— Тогда располагайся. Прямо тебе скажу — кабы не припекло, не взял бы. Но она, хозяйка наша, уже из-за сумки в буйство впадать стала. Прямо в голос кричит: ничего, мол, сыскать невозможно! А сумка французская, отделений в ней шесть, больших и маленьких, и еще с другой стороны потайной карман, за ним тоже глаз нужен. Она там часто деньги носит…

Феоктист Степаныч шумно вздохнул.

— Коли хозяйка буянит — весь дом вверх дном, — пожаловался он. — Впору уходить, другое место искать. А так она женщина добрая. Труженица! На дом денег не жалеет. Это у нас только хозяин неудачный выдался… Ну, сам сообразишь…

— Пьет, что ли? — догадался гость.

— Хуже. Бездельник. Дармоед. Ты его в расчет не бери. Все по-хозяйкиному делать надо. Вот еще что! Ты кота гонять не моги! Кот у нас серьезный, персидский. Она мне его с понятием препоручила! Принесла котеночком и так прямо, по старинке, сказала: вот тебе, дедушка, на богатый двор мохнатый зверь, береги его, холь да лелей!

— С котом поладим, — хмуро сказал пришелец.

— Две недели тебе сроку, стало быть. А зовут как?

— Прохором.

— Располагайся, Проша. Документ имеется? Давай сюда — впишу, что взят в сумочные с испытательным сроком…

— Незачем, — отказался новоявленный сумочный. — Обойдусь. Мне до пенсии еще далеко.

— Как знаешь…

* * *

Ночью, когда семья угомонилась, Феоктист Степаныч повел Прохора в должность вводить.

Сумка стояла в гостиной на кресле. Рядом спал большой рыжий кот.

— Вот твое место прохождения службы, — строго сообщил дедушка. — Ты запоминай! Вот этим она личико красит. Это все должно в косметичке лежать. Вот карточки — называются визитки. Их в боковой кармашек складывай. Это важно! За жевательными резиночками особо смотри! Она пакетик откроет да не глядя в сумку бросит — а ты этим белым штучкам разбежаться не давай, бумажку зажми… Во! Вот это — самое неприятное. Ну да уж ты потрудись.

— Что за дрянь такая? — удивился Прохор.

— Ну, жует она резиночку, а тут вдруг кто заявился и жевать уж неприлично, а мусорной корзины рядышком нет. Так она скоренько — в сумку! К подкладке прилипнет — зубами не отдерешь! Или дельные бумажки между собой склеятся. Ты как такое увидишь — сразу лови.

— Она выходит, плюет, а я — лови? — возмутился Прохор.

— А тебя, между прочим, сюда веником не гнали, — напомнил Феоктист Степаныч. — Я знаю: внизу за батареей и другие объявления имеются. Вот сорок пятой квартире холодильный нужен.

— Дед, ты их холодильник видел? — Прохор едва не задохнулся от негодования. — Это, дед, целый город, и туда