Харлампий. — На этот счет есть точные указания к действию. Ты-то что мне голову крутишь, кажется, не новичок в геологии. Женьку можно понять — трепач, практикант, второй курс, а ты!

— Стоп-стоп-стоп! — замахал руками Гошка. — Ты меня неделю назад проинструктировал, когда я собирался на участок сходить.

Харлампий быстро заглянул в книгу.

— Неужели запамятовал. — Он подозрительно вгляделся в Гошку. — Роспись стоит, гуляй смело… И у тебя, Сергей, — бережно перелистнул несколько страниц, — графа, кажется, в порядке. Вот она, все как надо.

Сергей повернул голову, бессмысленно, из какого-то своего далека уставился на Харлампия. Начальник рукавом обмахнул коленкоровый переплет книги и полез прятать.

Бухгалтерскую книгу эту Харлампий завел давно. Чьих только подписей нет в ней. Все, кто побывал под его началом, оставляли их на ее страницах, да не по разу: расписывались ежемесячно, такой порядок был заведен в экспедиции. Но если у других начальников отрядов люди расписывались в чем угодно: в ученических тетрадках, блокнотах, а то и вовсе на клочках бумаги, то у Харлампия Адамыча Ползунова это дело обставлено четко, по-бухгалтерски.

Из всего нынешнего состава отряда один Гошка знал, откуда у него такая слабость к учету и прочей «бухгалтерии». Лет пять назад в отряде Харлампия произошло ЧП: не вернулся из маршрута студент-практикант. Искали его долго. И наземными группами, и с воздуха — вертолетами. Когда стало ясно, что не отдаст тайга практиканта, а ответить за него кому-то придется — зашелестели бумагами. Тогда-то и открылось, что нету одной, главной росписи пропавшего — в книжке учета знаний по технике безопасности при ведении геологопоисковых работ. За предыдущий месяц стоит, а за этот нету. И долго пришлось бы Харлампию топтать бесплатную обувь, но приспела телеграмма из управления: нашелся студент. Кружил, блудил по тайге, и повезло — наткнулся на якутов-охотников.. Харлампий после этого случая несколько полевых сезонов отсидел на базе экспедиции замначем по хозяйственной части, а нынче снова возглавил отряд. Теперь в книгу свою — прошнурованную, прежнюю — лишний раз заглянуть считает делом верным. Не то что боится за маршрутчиков — печальный исход в тайге стал редким, техника выручает, — просто усвоил, что нельзя отпускать людей в дебри с просроченными подписями. В первые дни по замначальнической привычке за банку тушенки, пачку сигарет заставлял расписываться, но скоро поостыл, понял, что подпись от подписи отличается. Теперь консервы, папиросы, спички и прочее хозяйственное добро на поварихе висит. Она за полставки нагрузку тянет завхозовскую, с нее и спрос.

Гошка лежал на спальнике, прикрыв руками глаза. Тишина, от которой в ушах разливается тоненький звон, стояла в палатке, и ему казалось, что он ощущает ее, плотную и ватную. Он сделал руками гребок, будто разбрасывая душный наволок, резко поднялся и стал натягивать сапоги.

— Гро-об несут, коня ведут! — мрачно завел он. — Ко-онь головку клонит!

— Прекрати, Георгий, — не поднимая головы от бумаг, попросил Харлампий и помотал вялым лицом. — С виду парень взрослый, а ведешь себя… Плохо, ведешь.

— Эх, да что я, не знаю сам, люди? — Гошка сжал на коленях ширококостные кулаки. — Сознаю. За спиной как-никак два полных курса: университетский и на общем режиме.

Харлампий и Сергей удивленно уставились на него. Их поразил серьезный тон, которым он произнес эти слова. В конце концов, от него и пошла в отряде мода — ерничать, подшучивать друг над другом. Вначале это как-то забавляло, потом надоело. Видимо, надоело и Гошке, да все продолжал упорно в том же духе. Изредка скажет всерьез, так на него уставятся недоуменно: все давно привыкли к его подначкам и не ждут ничего другого.

— Паясничаю, — продолжал Гошка, — рожи вам строю, да не только вам, а и для себя. Нас взбалтывать надо, иначе такая муть на душу осядет — подохнем на этом гольце от безделья.

— А ты подыщи себе «делье», — посоветовал Сергей. — В геологии района лишний раз подразберись, в приборах копайся, паяй или что там, я не знаю. Чем-нибудь займись.

Гошка с неприязнью взглянул на него, усмехнулся:

— Этим я всю зиму на камералке занимался, и все приборы в порядке. Без нужды копаться в них, ваньку валять, не могу. А вот ты можешь, у тебя получается, ну и лежи себе, жуй пережеванное, раз способен на такое. Но я-то! — он подолбил в грудь кулаком. — Я-то, бесталанный, живой работы хочу! В маршруты ходить, вкалывать!

Сергей не слушал, выписывал из книги в толстую тетрадь.

— Пока мы тут груши околачиваем, может, кандидатскую накатаешь, — издевался Гошка. — Могу тему подкинуть соответствующую.

— Ну, довольно! — вскинулся Сергей. — Не одному тебе тошно. Бездельничаем вынужденно, дорогой мой, терпи.

— Вообще не твое это дело, Георгий, — вмешался Харлампий. — Раз человек чувствует в себе силу, пусть пробует. Годикам к тридцати пяти защитит диссертацию, а это знаешь…

— Стоило для этого залезть на голец! — Гошка оттопырил губы. — Утоп в снегу с головой, а все ж «нам сверху видно все»?

— Понесло-о, — хмыкнул Харлампий. — Чего только в башке твоей нету, чего только не ляпаешь.

Рисуя в тетради елочки, Сергей вздохнул:

— Не удивляйся, Харлампий. Еще месяц, как куры на яйцах, посидим — все заговариваться начнем.

— Почему же — заговариваться? — начальник откинулся спиной к стенке. — Следить надо на собой, лишнего не болтать, не заговоришься… А тебя, Георгий, давно бы стоило за язык притянуть, да по всей форме. Я знаю, какие разговорчики среди рабочих ходят. К примеру, о характере наших работ. Не хуже любого из ИТР знают, что ищем, зачем ищем. А кто с ними панибратствует, турусы всякие разводит?

— Извиняюсь, разговоров не ведем, — отозвался Гошка. — Болтаем исключительно про международное положение.

За стенами палатки прохрупал снег, отдернулся полог. В ярко-белом прямоугольнике входа черно запятнила фигура Женьки.

— Как жизня без меня? — спросил он, обстукивая сапоги.

— В духе и свете, — ответил Гошка. — Лежим, работаем на мир.

— Мо-лод-цы! — похвалил студент.

— Что там? — Харлампий ткнул рукой в брезент. — Опять смежит?

— Ага. — Женька задернул полог. — Снежком начинает пробрасывать.

Чавкая сапогами по раскисшему земляному полу, он подошел к Гошке, потряс над головой куропаткой. По белой ее грудке скатывались красные градины, печально моталась мокроклювая головка.

— Убери, — потребовал Гошка.

Харлампий зажмурился, пристыдил:

— Как тебе не жалко их, как только рука поднимается.

Женька поставил малокалиберку в угол, вышел и скоро