проводами, цеплялся за кусты. Промелькнул разрушенный полустанок, и за крылом леска Грачев увидел шоссе, до самого горизонта забитое колонной «катюш». В стороне по ухабистой дороге шли войска. Впереди рот шагали офицеры в белых полушубках. Внимание Грачева привлекли необычные здесь собачьи упряжки. Остроухие лохматые собаки на бегу по брюхо проваливались в сугробы, отчего казались издали желтыми клубками, которые быстро катились по снежному полю.

Каждая упряжка везла пулемет, установленный на лыжах.

— На подходе новые силы, — папироской указал на войска Грачев.

— Весной здесь так загремит, что только держись, — заметил Гайдуков.

— Недаром сталинградцы пришли под Курск…

— А кто первый сказал, что сталинградцы будут под Курском? Бобрышев утверждал, что мы двинемся на юг, к Азовскому морю, Дмитрий называл район Северного Донца, Грачев перебрасывал гвардию под Ленинград, и только я правильно определил — Курск!

— Согласимся, друзья, что у Гайдукова стратегический ум!

— Ты все с подковыркой, — Гайдуков положил руку на плечо Грачева, сильным рывком потянул его к себе. — Саша, друг, несмотря ни на что, люблю тебя, черта!

— Люблю, как душу, трясу, как грушу, — быстро проговорил Грачев и ловко выскользнул из могучих объятий Виктора.

На столике зазвенели флаконы. Один упал и разбился. Запахло сиренью.

— Стой, братцы, поблизости военторга нет, — воскликнул Бобрышев. — Дай-ка листик бумаги. — И он старательно принялся собирать острые осколки.

Солонько сказал:

— Я в Сталинграде разговаривал с пленными и обратил внимание на любопытную деталь: в окружении все они верили в чудо, в какое-то новое оружие. Я даже подсказал Гуренко тему для новой карикатуры… Гитлер наводит на линию фронта старую самоварную трубу… Сейчас подумал: может быть, это недооценка противника? Мы кое-чего не знаем… — Он вопросительно посмотрел на Бобрышева, потом на Гайдукова.

— Я тоже слыхал об этом, — подтвердил Гайдуков, — фрицы ждали нового оружия. Ходили слухи, что его пришлют на транспортных самолетах.

— Враки! Будь у гитлеровцев новое оружие, они бы его пустили в ход, разорвали бы кольцо. А так… Это действительно самоварная труба, — рассмеялся Грачев.

— Нет, брат, я с тобой не согласен, — качнул головой Бобрышев. — Что-то новое у них есть.

— Не пора ли завтракать? — спохватился Гайдуков. — Ого! На моих часах уже девять. А что в твоем мешке, Дмитрий?

— Консервы. Судак в томате.

— Грачев, за тобой слово.

— Могу вас побаловать копченой рыбкой и…

— Ну-ка, братцы-сталинградцы, выкладывайте свои запасы! — весело воскликнул Солонько. — Грачев, ты сказал: «Могу вас побаловать копченой рыбкой… и…» Что такое «и»? Поставь точку над «и».

— Точка самая правильная! — Грачев раскрыл саквояж, и все увидели бутылку вина.

— Неужели мускат?

— Настоящий, розовый. Не удивляйся, Дмитрий, это я в госпитале получил в подарок.

— Давненько я не пробовал муската, — постукивая карандашом по бутылке, сказал Гайдуков.

— Стой! Давайте пригласим Седлецкого, — предложил Грачев. — Дмитрий, постучи ему в стенку.

— Зови Семена! — согласился Гайдуков. — Да не так, сильней стучи, Дмитрий!

В коридоре послышались шаги. Грачев отодвинул дверь и, пропустив Седлецкого, уступил ему свое место. Поздоровавшись, тот медленно опустился на диван и повернул к окну свое красивое лицо. Седая прядь пробивалась в его черных волосах. Все знали: Седлецкий гордится преждевременной сединой и при случае любит подчеркнуть, что это память о переправе через Дон. Подвинувшись в угол, он рассеянно взглянул в окно, затем сосредоточил внимание на столике.

— Мускат… Фу-ты ну-ты, как до войны!

— Доставайте стаканы, братцы, придвигайтесь к столику, — командовал Грачев. — Так… За новый фронт!

— За победу!

— За нашу дружбу!

После завтрака Гайдуков заторопился.

— Время не ждет. Пойдем ко мне, Александр. Почиститься надо, сменить воротнички, выутюжить гимнастерки.

— Я охотно присоединяюсь… Не возражаете? — поднялся Седлецкий. — И все устрою… Верочка нам поможет.

— Верочка? — переспросил Грачев.

— Ну, не Верочка, а Вера, — поправился Седлецкий.

Когда они ушли, Бобрышев взглянул на Дмитрия.

— Я тебе хочу дать совет, дружище: не раздумывай, женись! Вера замечательная девушка!

— Здесь какая-то ошибка, Николай Спиридонович.

— А мне казалось… Ну, что ж, выходит, твой старый товарищ ошибся. Извини…

Дмитрий ничего не ответил, только пожал плечами. Бобрышев взял со столика папку, вышел из купе. Оставшись один, Дмитрий плотно закрыл дверь, забрался на верхнюю полку, достал записную книжку, задумался…

Пятый день редакционный поезд в пути. Не слышно ни бомбежки, ни грохота артиллерии. Тишина… И она кажется странной, к ней надо привыкать.

Дмитрий заметил еще одну особенность: в блиндажах никогда ничего не снилось. А теперь — стоит лишь задремать, и сразу — сон. Волга в огне. Подходит к переправе пехота… Вот лодку подхватывает течение. В багровом небе звенит юнкерс. Но он не бомбит. Пикировщик выпускает черные когти, и надо от них увернуться. Потом возникают дымные откосы, улицы охвачены огнем. Шумит пожар. И, как морская волна, огонь неожиданно бьет снизу, вырывается из подвалов и хочет облизать раскаленными языками плащ-палатки бойцов. Тускло поблескивает трамвайная колея. Ни остановиться, ни передохнуть. Надо идти вперед и вперед. Не хватает воздуха, мучит удушье…

Он просыпается и долго лежит с открытыми глазами, прислушиваясь к перестуку колес. Сон…

Дмитрий напряженно работает над поэмой. Он спит не более четырех часов в сутки. Уже вырисовывается сюжет, звучат голоса героев.

В памяти оживает Киев с днепровскими кручами, с осенним парком. На солнечные тропинки падают каштаны и, словно лакированные мячики, скатываются в окопы. Отрывисто бьют зенитки. И часто осколок снаряда обманывает слух, напоминая близкий полет жука. Суров и пустынен Днепр. Мертво в порту. Только у Труханова острова виднеется одинокая лодка. Гитлеровцы обстреливают реку. Мины рвутся на песчаных отмелях, и дым, как черный парус, скользит над водой. Войска оставляют Киев.

Уходит в степь размытая осенними дождями дорога на Харьков. Вот и Харьков. Заиковка. Немощеная Киевская улица с тополями и акациями. Белый домик с зелеными ставнями и такой же крышей. Стоит распахнуть калитку — увидишь дворик в цветочных клумбах, зашумит старый, знакомый до каждой веточки, сад. Нахлынут воспоминания, повеет детством, юностью…

Дмитрий взбегает по деревянным ступенькам, и, как только он входит на веранду, навстречу