- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (65) »
красноармейцы, получив документы, беспрепятственно покинули Минск и направились в партизанский отряд.
Так шёл день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, пока провокатор не выдал семью Герасименко. Это случилось 26 декабря 1942 года…
Уже третьи сутки Григорий Смоляр, секретарь подпольного райкома партии, действовавшего в районе гетто, уходил от погони. На квартире, где он жил, фашисты устроили засаду, но старушка-соседка успела предупредить. Пришлось вернуться. Но куда идти? Есть ещё явочная квартира — в районе Червеньского рынка, да скоро 9 часов — полицейский час. Не успеть! Оставалось одно — забраться в подвал какого-нибудь разрушенного дома и там скоротать до утра время. Не впервой. Правда, холодно — на дворе декабрь, но что поделаешь. Вторую ночь тоже пришлось коротать в подвале. На явочной квартире, на которую он рассчитывал, ему грозила опасность. Об этом говорил условный сигнал — на подоконнике не было цветов. Надо что-то предпринимать, что-то решать. Был ещё один адрес — улица Немига, дом 25, квартира 23. Спросить: «Тут живёт Люся?». Но его предупредили: этот адрес на самый крайний случай, когда уже нет никакого выхода. Иного выхода у Смоляра не было. Дверь открыла невысокая девочка с косичками. — Вам кого? — спросила. — Тут живёт Люся? — Да, это я, проходите, — Люся улыбнулась. — Только сейчас никого нет. — Мама ушла в город, а папа на работе. — Ничего… Я немного отдохну, да вот побриться бы мне, — и Григорий показал на свою бороду. Люся быстро согрела воды, приготовила бритву. За трое суток Григорий Смоляр основательно зарос. Вскоре вернулся Николай Евстафьевич. — А, товарищ Скромный! Здравствуй! Потом они ужинали, а Люся гуляла во дворе. Но не просто она гуляла: нужно было узнать, не вызвал ли у кого из соседей подозрения приход товарища Скромного. Люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо Люси, и никто не спрашивал ничего. Значит, всё в порядке. Прошло уже порядочно времени — можно возвращаться домой. А на кухне в это время шёл разговор: — Вам надо, товарищ Скромный, день-два переждать: подготовим надёжные документы, а тогда переправим в партизанский отряд. Только вот где вас устроить — ума не приложу. Наши явочные квартиры заполнены — готовим партизанским отрядам пополнение. — Папка, всё в порядке, — сказала, входя в кухню, Люся. — Никто ничего не спрашивал. — Хорошо. И всё-таки куда вас определить? — А пусть дядя Скромный со мной поживёт. Мы поместимся. — Люся внимательно смотрела на отца. — Ну что ж, — раздумывая, сказал Николай Евстафьевич, — пусть. — И, обращаясь к Григорию Смол яру, добавил: — Эта комната выходит на другую улицу — Революционную. Имейте это в виду. Несколько дней пришлось прожить Григорию Смол яру на квартире Герасименко. За это время он написал несколько листовок, которые тут же были отпечатаны на пишущей машинке и с помощью Люси отправлены по назначению — в гетто. Подготовил два материала для подпольной газеты «Звезда». Люся тоже смогла передать их по адресу. Благодаря Люсе он смог также связаться с членами подпольного райкома. На четвёртый день пребывания Григория Смоляра на квартире Герасименко вечером в комнату вошла радостная Люся. — Вот, — протянула она пакет. — Папа передал. Завтра на сторожевом рынке встретитесь с одним человеком… Григорий развернул пакет — там были немецкие документы на его имя. Глядя на неё, невысокую, белокурую, с большими голубыми глазами, он восхищался: сколько выдержки, смелости и энергии у этой одиннадцатилетней девочки. Ему захотелось обнять её и сказать: «Ты же не знаешь, Люся, какая ты героиня!» — Но он сдержался и сказал просто: — Спасибо тебе, Люся! …Ночью раздался страшный стук в дверь. Григорий вскочил с кровати, выхватил из-под подушки пистолет. — Передайте вот это Николаю или его товарищам. Тут документы, листовки… Уходите через окно, — шёпотом сказала Татьяна Даниловна. — А вы?.. — Уходите, дядя! — послышался голос Люси. — Они скоро ворвутся! …Через некоторое время, подталкивая прикладами автоматов, гитлеровцы вывели во двор Татьяну Даниловну и Люсю. Девочка была почти раздета. Прижимая к себе, мать заботливо укутывала её платком. За ними один гитлеровец нёс пишущую машинку, другой — радиоприёмник, а третий, в штатском, мелко семеня ногами, подбежал к длинному в очках офицеру, что-то сказал, а затем протянул ему… При свете фонарика Люся увидела галстук. Свой пионерский галстук, тот самый, что ей повязывала вожатая Нина Антоновна. Люся бросилась к офицеру: — Отдай, гад! Но не успела… Ударом сапога фашист сбил Люсю с ног. — Партизанен! — закричал немец и что-то приказал по-немецки. Мать и дочь втолкнули в машину… Всё это видел Григорий Смоляр, видел и ничего не мог сделать. Один против двух десятков гитлеровцев — тоже воин, но только если в его руках не пистолет, в котором семь патронов, а автомат…
Татьяну Даниловну и Люсю бросили в 88-ую камеру, где уже находилось 50 с лишним женщин. Это были жёны, родные и близкие минских подпольщиков. Женщины подвинулись — в углу освободили местечко. — Присаживайтесь, — сказала невысокая черноволосая женщина, — в ногах правды нет. Чтобы согреться, Люся прижалась к маме. — За что вас? — спросила одна из соседок. — В город вышли без пропуска, — ответила Люся. Мама чуть заметно улыбнулась — дочка хорошо запомнила наказ отца: чем меньше в тюрьме будут знать, за что сидишь, тем лучше. Гестаповцы могут и провокатора подослать. Через несколько дней Татьяну Даниловну вызвали на допрос. Люся попыталась было кинуться вслед за мамой, но её грубо оттолкнул конвоир. Девочка упала на цементный пол. К ней подошла женщина, которую все уважительно звали Надеждой Тимофеевной Цветковой. Она была женой коммуниста-подпольщика Петра Михайловича Цветкова. — Успокойся, дочка, — тихо сказала Надежда Тимофеевна, — успокойся. Не надо… Это были первые и последние Люсины слёзы в тюрьме. Больше она никогда не плакала. Прошло часа два. Люсе показались они вечностью. Наконец, дверь открылась — ввели Татьяну Даниловну. Она прислонилась к стене. Одежда была изорвана — на теле видны кровавые следы побоев. Люся бросилась к маме и помогла ей сесть. Никто ни о чём не спрашивал. Женщины молча освободили место на нарах. Вскоре дверь снова открылась: — Людмила Герасименко, на допрос! Люся сначала не поняла, что вызывают её. — Люся, тебя! — подсказала Надежда Тимофеевна. — О, боже! Хоть бы она выдержала, —
* * *
Уже третьи сутки Григорий Смоляр, секретарь подпольного райкома партии, действовавшего в районе гетто, уходил от погони. На квартире, где он жил, фашисты устроили засаду, но старушка-соседка успела предупредить. Пришлось вернуться. Но куда идти? Есть ещё явочная квартира — в районе Червеньского рынка, да скоро 9 часов — полицейский час. Не успеть! Оставалось одно — забраться в подвал какого-нибудь разрушенного дома и там скоротать до утра время. Не впервой. Правда, холодно — на дворе декабрь, но что поделаешь. Вторую ночь тоже пришлось коротать в подвале. На явочной квартире, на которую он рассчитывал, ему грозила опасность. Об этом говорил условный сигнал — на подоконнике не было цветов. Надо что-то предпринимать, что-то решать. Был ещё один адрес — улица Немига, дом 25, квартира 23. Спросить: «Тут живёт Люся?». Но его предупредили: этот адрес на самый крайний случай, когда уже нет никакого выхода. Иного выхода у Смоляра не было. Дверь открыла невысокая девочка с косичками. — Вам кого? — спросила. — Тут живёт Люся? — Да, это я, проходите, — Люся улыбнулась. — Только сейчас никого нет. — Мама ушла в город, а папа на работе. — Ничего… Я немного отдохну, да вот побриться бы мне, — и Григорий показал на свою бороду. Люся быстро согрела воды, приготовила бритву. За трое суток Григорий Смоляр основательно зарос. Вскоре вернулся Николай Евстафьевич. — А, товарищ Скромный! Здравствуй! Потом они ужинали, а Люся гуляла во дворе. Но не просто она гуляла: нужно было узнать, не вызвал ли у кого из соседей подозрения приход товарища Скромного. Люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо Люси, и никто не спрашивал ничего. Значит, всё в порядке. Прошло уже порядочно времени — можно возвращаться домой. А на кухне в это время шёл разговор: — Вам надо, товарищ Скромный, день-два переждать: подготовим надёжные документы, а тогда переправим в партизанский отряд. Только вот где вас устроить — ума не приложу. Наши явочные квартиры заполнены — готовим партизанским отрядам пополнение. — Папка, всё в порядке, — сказала, входя в кухню, Люся. — Никто ничего не спрашивал. — Хорошо. И всё-таки куда вас определить? — А пусть дядя Скромный со мной поживёт. Мы поместимся. — Люся внимательно смотрела на отца. — Ну что ж, — раздумывая, сказал Николай Евстафьевич, — пусть. — И, обращаясь к Григорию Смол яру, добавил: — Эта комната выходит на другую улицу — Революционную. Имейте это в виду. Несколько дней пришлось прожить Григорию Смол яру на квартире Герасименко. За это время он написал несколько листовок, которые тут же были отпечатаны на пишущей машинке и с помощью Люси отправлены по назначению — в гетто. Подготовил два материала для подпольной газеты «Звезда». Люся тоже смогла передать их по адресу. Благодаря Люсе он смог также связаться с членами подпольного райкома. На четвёртый день пребывания Григория Смоляра на квартире Герасименко вечером в комнату вошла радостная Люся. — Вот, — протянула она пакет. — Папа передал. Завтра на сторожевом рынке встретитесь с одним человеком… Григорий развернул пакет — там были немецкие документы на его имя. Глядя на неё, невысокую, белокурую, с большими голубыми глазами, он восхищался: сколько выдержки, смелости и энергии у этой одиннадцатилетней девочки. Ему захотелось обнять её и сказать: «Ты же не знаешь, Люся, какая ты героиня!» — Но он сдержался и сказал просто: — Спасибо тебе, Люся! …Ночью раздался страшный стук в дверь. Григорий вскочил с кровати, выхватил из-под подушки пистолет. — Передайте вот это Николаю или его товарищам. Тут документы, листовки… Уходите через окно, — шёпотом сказала Татьяна Даниловна. — А вы?.. — Уходите, дядя! — послышался голос Люси. — Они скоро ворвутся! …Через некоторое время, подталкивая прикладами автоматов, гитлеровцы вывели во двор Татьяну Даниловну и Люсю. Девочка была почти раздета. Прижимая к себе, мать заботливо укутывала её платком. За ними один гитлеровец нёс пишущую машинку, другой — радиоприёмник, а третий, в штатском, мелко семеня ногами, подбежал к длинному в очках офицеру, что-то сказал, а затем протянул ему… При свете фонарика Люся увидела галстук. Свой пионерский галстук, тот самый, что ей повязывала вожатая Нина Антоновна. Люся бросилась к офицеру: — Отдай, гад! Но не успела… Ударом сапога фашист сбил Люсю с ног. — Партизанен! — закричал немец и что-то приказал по-немецки. Мать и дочь втолкнули в машину… Всё это видел Григорий Смоляр, видел и ничего не мог сделать. Один против двух десятков гитлеровцев — тоже воин, но только если в его руках не пистолет, в котором семь патронов, а автомат…
* * *
Татьяну Даниловну и Люсю бросили в 88-ую камеру, где уже находилось 50 с лишним женщин. Это были жёны, родные и близкие минских подпольщиков. Женщины подвинулись — в углу освободили местечко. — Присаживайтесь, — сказала невысокая черноволосая женщина, — в ногах правды нет. Чтобы согреться, Люся прижалась к маме. — За что вас? — спросила одна из соседок. — В город вышли без пропуска, — ответила Люся. Мама чуть заметно улыбнулась — дочка хорошо запомнила наказ отца: чем меньше в тюрьме будут знать, за что сидишь, тем лучше. Гестаповцы могут и провокатора подослать. Через несколько дней Татьяну Даниловну вызвали на допрос. Люся попыталась было кинуться вслед за мамой, но её грубо оттолкнул конвоир. Девочка упала на цементный пол. К ней подошла женщина, которую все уважительно звали Надеждой Тимофеевной Цветковой. Она была женой коммуниста-подпольщика Петра Михайловича Цветкова. — Успокойся, дочка, — тихо сказала Надежда Тимофеевна, — успокойся. Не надо… Это были первые и последние Люсины слёзы в тюрьме. Больше она никогда не плакала. Прошло часа два. Люсе показались они вечностью. Наконец, дверь открылась — ввели Татьяну Даниловну. Она прислонилась к стене. Одежда была изорвана — на теле видны кровавые следы побоев. Люся бросилась к маме и помогла ей сесть. Никто ни о чём не спрашивал. Женщины молча освободили место на нарах. Вскоре дверь снова открылась: — Людмила Герасименко, на допрос! Люся сначала не поняла, что вызывают её. — Люся, тебя! — подсказала Надежда Тимофеевна. — О, боже! Хоть бы она выдержала, —
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (65) »