и Сережка во сне жмутся ближе к огню, а Гусю не спится.
Прав был Прокатов — властную силу имеет земля, та земля, на которой он, Гусь, убирал хлеб, на которой
шумит вот этот дремучий лес и протекает обжитая бобрами Сить. Его детство прошло здесь, под этим небом, в
тихой деревеньке с разноголосым скрипом дверей, мычаньем коров и пеньем петухов по утрам, с пряным запахом
разнотравья вперемешку с запахами хвои и спелого хлеба.
И сейчас Гусь думал о том, что те, кто когда-то покинули Семениху и теперь приезжают лишь затем, чтобы
запастись на зиму грибами да ягодами, — они предали эту землю, изменили ей.
«А как же Танька? — внезапно прожгла мысль. — Она тоже предала?.. Нет, тут что-то не то...»
Гусь путался в собственных мыслях, чувствовал, что в чем-то ошибается, но в чем именно, понять не мог.
Вспомнилось, как Прокатов сказал об Аксенове- бригадире: ««Не лежала душа к земле — пропал человек».
Значит, жить в деревне, ходить по этой земле, дышать деревенскими запахами — это еще не все. Можно жить
в деревне и предавать ее своею беззаботностью, как предавал Аксенов. А взять Прокатовых или того же Пахомова
Витьку: вырос в городе, а душой весь с этим краем. Зря деревце не срубит. Даже к бобровым хаткам просил не
подходить; запах от следов останется, зачем зверьков беспокоить. И Сережка такой. И Танька тоже такая, сама
призналась, что по речке соскучилась... А Толька…
Перед глазами всплыло красное самодовольное лицо Тольки Аксенова. Ведь друзьями были. Но короткой
оказалась их дружба. Не потому, что Толька труслив, а просто по духу оказался неподходящим. Ему наплевать на
лес, на землю, он их не понимает и не любит, ему бы модный костюмчик, транзистор, легкое житье. Не хозяином
по земле ходит — гостем...
Из костра стрельнул уголь, упал на Витькину фуфайку. Гусь поднялся, сбросил уголь в огонь, поправил
поленья. Сам собой как-то неожиданно вспомнился ему последний разговор с матерью, разговор, трудный для
обоих. Друг другу было сказано главное, что лежало на сердце, что тревожило.
Во время этого разговора Гусь впервые так остро почувствовал, насколько глубоко переживает мать свое
одиночество и страшится оказаться совсем одна. И теперь Гусь с облегчением думал, что сказал то, чего давно
ждала от него мать, сказал не для того, чтобы успокоить ее, а чтобы самому рассеять свои сомнения и определиться
в жизни.
Работа с Иваном Прокатовым на многое открыла глаза, заставила иначе взглянуть на деревню, на колхозный
труд. Теперь тропка в жизнь обозначилась четко: курсы механизаторов широкого профиля и потом работа в
колхозе. Но Танька... Поймет ли она его, согласится ли, что иначе поступить он не может, хотя бы ради матери? Ей,
матери, и без того придется нажиться одной, когда его возьмут в армию...
Гусь прислушивается к глухому шуму тайги, перебирает в памяти свою недолгую жизнь, проходит ее
мысленно, будто по вешкам.