Шервашидзе, помнишь, твой хирург. Старый стал, но все такой же подвижный, энергичный. Спрашивал, где ты, жив ли? Он теперь профессор.
Узнав, что Дробышев хочет пойти на кладбище, Дмитренко предложил проводить его. Когда они втроем проходили мимо обкома, к ним подошел Константиниди. Здороваясь с Дмитренко, он посмотрел на Федора Михайловича:
— Товарищ Дробышев? — спросил он неуверенно.
— Дробышев! — ответил Федор, пытаясь вспомнить, кто это. Константиниди затряс ему руку. Чувствовалось, что встреча его взволновала.
— Я Константиниди, из музтехникума. Одиссей Константиниди, — повтерил он. — Вы, наверно, не помните. Вот Елена Николаевна… — он запнулся… — Мы с ней познакомились, когда вы были ранены. Какой она была человек, какой милый человек! — схватив Дробышева за руку, скороговоркой говорил он. — Вы простите меня. Мы много говорили о вас.
Услышав, что они идут на кладбище, Константиниди решил сопровождать их, но, только дойдя до Красного моста, выходящего на Тбилисское шоссе, вспомнил, что кладбища-то нет.
— Как нет! — всполошился Федор Михайлович.
— Теперь там парк. А кладбище перенесли.
— Все равно пойдем!
За невысокой каменной оградой лежал сад. Они прошли по аллеям, пытаясь угадать место, где была могила. Но время и перепланировка сделали свое.
— Что-ж, пошли назад! — внезапно предложил помрачневший Дробышев и быстро направился к выходу. Ему захотелось остаться одному, скорей добраться до гостиницы, броситься на кровать, закрыть подушкой голову и ни о чем не думать.
— Ты долго пробудешь у нас в Сухуми? — догоняя его, спросил Дмитренко.
Федор замедлил шаг, остановился, сказал, немного подумав:
— Нет. Завтра еду домой, в Москву!
Всю дорогу шли молча. Только подходя к гостинице, Федор Михайлович вспомнил:
— А Дзиапш-ипа, надеюсь, жив?
— Нет, умер. Верней, убит.
— Убит? — вскинул голову Дробышев.
— Да. Впрочем, это темная история. Ты уехал в тридцать первом. В тридцать третьем в Эшерах в него стреляли. Позже, когда девочки подросли и им надо было учиться, он переехал в город. Работал. В тридцать седьмом-тридцать восьмом, во время болезни, когда он лежал один, загорелся его дом. Дверь комнаты оказалось запертой снаружи, хотя дочери утверждали, что уходя, они ее не закрывали. И, если бы не соседи, выломавшие дверь, он бы сгорел. Тогда этому не придали значения.
Теперь Федор шел рядом, внимательно вслушиваясь в каждое слово.
— Во время войны, кажется, в сорок первом, он вернулся в Эшеры. Девочки кончили десятилетку, учились в пединституте. А в сорок втором его убили. Не знаю точно. По-моему, убили. Говорили, что он пропал из дому. Его искали и на второй день нашли… в кустах на берегу моря, с проломленной головой. Удар был нанесен сзади.
— Убийцу поймали?
— Занимался этим уголовный розыск, но так ничего и не сделал. Сам знаешь, какое было время: на перевалах — немцы, в море — немецкие подводные лодки, с Кубани и Крыма забрасывали парашютистов.
— А семья?
— Девочки учительствуют где-то на селе, — закончил Дмитренко.
«…Убили все-таки Дзиапш-ипа! — думал Дробышев. — Значит, еще есть где-то притаившееся охвостье старого. И новые наследники Крабса. Ведь там тоже растет смена, молодые, натасканные! Их ничему не научила война …»
А он хотел уйти от борьбы, на покой. Нет! Он не имел права на отдых! Во имя тех, кто погиб, кто своей кровью сделал Родину такой великой и прекрасной!
Рядом с шоссе, за невысоким барьером глухо ворочалось море, било в стену.
Дробышев подошел к каменному парапету, спрыгнул на берег. Ветер развел неспокойную зыбь. Частая волна била по камню, рассыпалась каскадами блестевших на солнце брызг.
Далеко в море, по краю горизонта ходили темные валы, сталкивались, над ними вспыхивали белые гребешки и исчезали. Пологий берег тонул в мягкой туманной дымке, за ним проглядывали спокойные лесистые горы.
Все эти годы где-то в глубине души таилось не проходившее чувство, что жизнь сведет его с Кребсом.
«Мы еще встретимся, полковник Кребс! — подумал Дробышев. — Встретимся! — вслух повторил он спокойно и твердо, поправил кобуру с пистолетом и пошел вдоль берега.
1955–1957 гг. Москва — Сухуми — Москва
1955–1957 гг. Москва — Сухуми — Москва
