ВОСПОМИНАНИЯ О МАКСИМЕ ГОРЬКОМ (К пятилетию со дня его смерти)

Об одном из деятелей Французской революции было сказано: «Он сделал слишком много добра для того, чтобы можно было говорить о нем худо; и он сделал слишком много зла для того, чтобы можно было говорить о нем хорошо». Эти слова следовало бы отнести к Максиму Горькому.

И как писатель, и как человек он имел большие достоинства. Быть может, литературный его талант был не так велик, как утверждали его неумеренные поклонники, особенно в начале ив конце его необычной карьеры. Но несправедливы и те, кто начисто этот талант отрицают. Отрицателей было много среди русских эмигрантов. Попадались они и в давние времена. К ним принадлежал сам Лев Толстой, никогда Горького всерьез не принимавший. В своем дневнике от 3 сентября 1903 года Толстой писал: «Горький — это недоразумение» и выражал удивление по тому поводу, что за границей тоже читают этого писателя.

Его действительно читали и даже изучали за границей. Ни одному русскому писателю мировая слава не досталась так легко и быстро, как Горькому. Сам Толстой, с которым его было бы просто смешно сравнивать в литературном отношении, добился всемирной известности лишь на седьмом десятке лет. Чехов, в России соперник, а по летам старший товарищ Горького, был почти неизвестен за границей до самой своей смерти. Между тем Горький стал Мировой знаменитостью лет тридцати пяти от роду. В Германии, во Франции о нем уже в 1905 году вышло несколько книг. Его пьеса «На дне» шла два года безостановочно в одном из лучших театров Берлина, затем обошла все другие германские сцены. Она принесла бы ему целое состояние, если бы не одно случайное обстоятельство: его доверенным по получению гонорара от немецких театров был небезызвестный Парвус, в ту пору (1902 — 1904 годы) еще не бывший богатым человеком. Он очень весело растратил принадлежавшие Горькому большие деньги и столь же весело написал об этом уполномоченному Горького Пятницкому: «Истратил деньги на поездку по Италии с одной очаровательной дамой». Горький позднее сообщил об этом в печати — на одно устное его свидетельство я ссылаться не стал бы.

Кстати сказать, этот незначительный эпизод довольно характерен для Горького. Он писал очень гневные страницы о «Желтом Дьяволе» (золоте) и о «Городе Желтого Дьявола» (Нью-Йорке): однако в жизни он очень хорошо знал дену деньгам и умел отлично продавать свои книги и статьи. Он говорил, что «зарабатывает не меньше, чем Киплинг», и гордился этим: Киплинг в свое время — кажется, не вполне основательно — считался самым дорогим писателем в мире. Тем не менее, несмотря на ум, сметку и деловой инстинкт Горького, обмануть его было легко и обманывали его часто. Если бы его обманывали только в денежных делах!..

Добавлю, что он был щедр и охотно давал свои деньги как частным просителям (их было великое множество), так и на разные политические дела. Из немецкого гонорара от «На дне» немалая часть должна была пойти германской социал-демократической партии и, вероятно, пошла бы, если бы не учиненная Парвусом растрата. Это тем более удивительно, что Горький германских социал-демократов недолюбливал. Он лично знал Бебеля, Зингера, Каутского и в одной из своих работ изобразил их в довольно пренебрежительном тоне. Соответственные рассказы о них слышал в свое время от него и я.

Я никогда не принадлежал к числу его друзей, да и разница в возрасте исключала большую близость. Однако я знал Горького довольно хорошо и в один период жизни (1916 — 1918 годы) видал его часто. До революции я встречался с ним исключительно в его доме (в Петербурге). В 1917 году к этому присоединились еще встречи в разных комиссиях по вопросам культуры.

Флобер оставил пишущим людям завет: «Жить как буржуа и думать как полубог!» Горький и до революции, и после нее жил вполне «буржуазно» и даже широко. Если не ошибаюсь, у него за столом чуть не ежедневно собирались ближайшие друзья. Иногда он устраивал и настоящие «обеды», человек на десять или пятнадцать. До 1917 года мне было и интересно, и приятно посещать его гостеприимную квартиру на Кронверкском проспекте. Горький был чрезвычайно любезным хозяином. Он очень любил все радости жизни. Любил, в частности, хорошее вино (хотя «пьяницей» никогда не был). После нескольких бокалов вина он становился особенно мил и весел. Слушал охотно других, сияя улыбкой (улыбка у него была детская и чрезвычайно привлекательная). Еще охотнее говорил сам. Видел он на своем веку очень много и рассказывал о виденном очень хорошо и занимательно. Правда, к сожалению, как большинство хороших рассказчиков, он повторялся. Так, его любимый рассказ о каком-то татарине, которого он когда-то хотел освободить из тюрьмы, я слышал — в одних и тех же выражениях — раза два или три. Татарина надо было будто бы для освобождения обратить в православие, и для этого он, Горький, ездил к влиятельным и компетентным особам — о встречах с ними он и рассказывал. Составлен рассказ был очень живописно, но все ли в нем было строго точно — не знаю. Немного сомневаюсь, чтобы человека можно было освободить из тюрьмы в награду за крещение. Вероятно, для живописности Горький кое-что приукрашивал.

Другой любимый его рассказ был о Нью-Йорке. Этот рассказ был неинтересен. Горький годами живал за границей, но ни одного иностранного языка он не знал и, по-видимому, Западной Европы и Америки не понимал совершенно. Маленькая подробность. В той самой работе, о которой я упомянул выше, он, описывая обед, на котором встретился с Бебелем, Зингером и Каутским, сообщает, что они все произносили слово «Mahlzeit». Этого общеупотребительного в Германии приветствия Горький не знал и перевел себе его по-своему. «Mal» по-французски значит «худо»; «Zeit» по-немецки значит «время». Очевидно, Бебель и Зингер, в виде приветствия, говорили друг другу: «Какие худые времена»!

Столь же верны бывали и его другие суждения об европейских И американских делах. Все это был сплошной «Mal-Zeit»! Очерки, написанные им об Америке в 1907 году, просто совестно читать: до того это безвкусно, нехудожественно и просто неверно. Чтобы не быть голословным, приведу лишь одну цитату из «Города Желтого Дьявола» с описанием Нью-Йорка и ньюйоркцев:

«Люди кончили работу дня и, не думая о том, зачем она сделана, нужна ли она для них, быстро бегут спать. Тротуары залиты черными потоками человеческого тела. Все головы однообразно покрыты круглыми шляпами, и все мозги, как это видно по глазам, уже уснули. Работа кончена, думать больше не о чем. Все думают только для хозяина, о себе думать нечего: если есть работа — будет хлеб и дешевые наслаждения жизнью; кроме этого, ничего не нужно