Сергей Есин Выбранные места из дневника 2001 года

7 января, воскресенье. День Рождества. Накануне весь вечер смотрел по ТВ и слушал трансляцию патриаршего богослужения из храма Христа Спасителя. Очень жалел, что в этом году “вживую” на службу не попал. Храм изнутри производит грандиозное впечатление. Я все время размышляю, стоило ли храм восстанавливать или же надо было построить нечто не менее грандиозное. В повторении есть что-то искусственное, но все же думаю, что святость в этом новом здании приживется. Сколько надо было проявить воли и как далеко смотреть, чтобы решиться на такое!

В Москву с частным визитом как гость В. В. Путина приехал канцлер Шредер. В его программу входило и посещение вместе с нашим президентом рождественской службы. Единственный раз показали, довольно издалека, Путина и его гостя. В этот момент Путин крестился. Я не думаю, что стоило показывать этот интимный момент. Вопрос с религией сложен в нашей стране, особенно если учесть ее атеистическое прошлое.

Чтение газеты “День литературы”. Володя Бондаренко утверждает, что представлена в номере новая литература будущего. Пока сравнил только рассказ Олега Павлова и Славы Дёгтева. Теперь понятно, почему так Олег Павлов трепыхается. По крайней мере, в этой представленной его литературе нет энергетики. Оба парня пишут на биографическом материале. С одной стороны, слюнявые и довольно аморфные воспоминания раннего детства, а с другой — молодой мужик пишет рассказ о любви и страсти. И страсти здесь, пожалуй, больше. Страсть — редчайший зверь в литературе. Прочел еще Марину. Стал смущать Ал. Михайлов с его яростной любовью к маргинальной литературе.

Читал книгу Олега Табакова, которая заинтересовала меня еще в Иркутске. Кое к кому под влиянием этой книги я подобрел, например к Галине Волчек. По-другому теперь мною рассматривается и Олег Ефремов, но кое-что я и предчувствовал ранее, даже не имея никаких поводов и реальных фактов. Актер, конечно, блестящий, но человек разный. Захватывающе Олег Табаков пишет о своем раннем инфаркте. Теперь о том, с чем мне трудно согласиться, и тут же, в поле одной цитаты, с чем я полностью согласен:

“По сути дела, с детских лет я вынужден был иметь двойную, а то и тройную нравственную бухгалтерию — живя в этой жизни, соотнося себя с нею…”. Здесь, конечно, можно и запутаться! “Мне никогда не хотелось быть диссидентом. Я относился к ним настороженно. Они мне не всегда казались достойными людьми. Много лет спустя я прочитал подобные сомнения у Иосифа Бродского. Мне не нравились те, кто использовал свою принадлежность к стану диссидентов как некую индульгенцию на все случаи жизни… И мне всегда казалось, что средствами своего ремесла я тоже могу изменить жизнь к лучшему. Но не революционно, это уже совершенно очевидно. Что-то меня сильно не устраивало, как люди выходили на Красную площадь. Джордано Бруно мне казался в большей степени имеющим право на уважение, потому что его поступок был “одноразовым” — ведь нельзя быть перманентно идущим на костер революции” (стр. 280).

9 января, вторник. Первое, о чем меня спросил Е. А. Евтушенко, когда пришел, как договаривались, за своим дипломом, видел ли я во время праздничных дней концерт Пугачевой. Я сказал, что видел и концерт Пугачевой, и концерт Людмилы Гурченко, и оба мы здесь закивали, как это безвкусно и вульгарно. Я — об обеих, Е. А. — о Пугачевой. Я-то ведь, грешным делом, думал, что такие суровые оценки — это от моего возраста и непонимания их прогрессивных искусств.

Это перед вручением мэтру диплома об окончании Литературного института. Мне кажется, что Е. А. в это просто не верил, ведь уже пара ректоров ему этот диплом обещали и убоялись административных трудностей. Ох, не даром я получал разрешение на экстернат. Я к этому торжественному моменту приготовил из собственных запасов и заложил в холодильник литровую бутылку шампанского, но и Е. А. принес целую сумку провизии. Здесь было много минеральной воды, бутылка водки, две бутылки шампанского, хлеб, колбаса, какой-то рулет, все вкусно и дорого. Даже пучки зелени. Готовился, решил побаловать профессуру. Слух о прижимистости мэтра оказался сильно преувеличенным.

Церемония затягивалась и началась, только когда привезли мать Евтушенко, девяностолетнюю легендарную Зинаиду Ермолаевну. Я о ней много слышал самого интересного. Ей есть чем гордиться. Она плохо видит, недослышит, но еще сама благополучно передвигается. В своей речи старушка, итожа саму церемонию вручения, сказала замечательные слова: “Я очень рада, что Женя получил наконец настоящее советское образование, лучшее образование в мире”.

E. A. рассказал о письме интеллигенции в самом начале 90-х — 17 человек выступило с обвинением Евтушенко в использовании материальных средств Союза писателей в личных целях. Речь шла о поездке в Париж для получения премии за деятельность “Мемориала”. Я смутно помню в прессе это письмо, но тогда меня интересовали сами нападки на Евтушенко, как мне казалось, его мздоимство, а не подписи. Но самого Евтушенко, оказывается, больше волновали подписи: “Свой же брат демократ!”. Е. А. назвал несколько лиц, мне известных: А. И. Приставкин, Т. А. Бек, А. Курчаткин. Что ими руководило? Но я-то всегда в этом разбирался, я, человек, представляющий себе нижний этаж человеческой природы. Тогда буквально все предлагали себя в лидеры. Очень хорошо об этом сказал Толя Курчаткин, когда позже они встретились на каком-то приеме. С вопросом обратился Е. А. Ответ Курчаткина: “Ну, ты в Нью-Йорке, а я — здесь”. Дорогое и откровенное признание. Я никогда не смогу забыть смерть сумасшедшего Осташвили из-за Толиных очков. Тут же я вспомнил, как все же не взял Толю, с которым раньше дружил, к нам в институт мастером, когда он об этом просил и я это сделать мог. Я не забыл эпизод с Осташвили и разбитые очки, за которые человек потерял жизнь. Ах, эта страсть быть на сцене постоянно у рампы!

С Таней Бек, по словам Е. А., произошло по-другому. По телефону: “Таня, зачем ты это подписала, неужели ты во все это поверила?” — “Ну что ты, Женя, я же знаю тебя с пятнадцати лет. Я ничего не подписывала”. — “Тогда, Таня, опровергни это в печати”. — “Я никогда не стану унижаться и опускаться до этого”. Пришлось в этой беседе и мне по дружбе рассказать свою историю про подругу Таню, когда она сначала ставила, а потом снимала свое имя на моем предвыборном плакате. Я ее тогда понял, ей жить со своими товарищами демократами, я ее тогда простил, но не забыл. Мне вообще показалось, что и Е. А. рассказывает мне эти истории в надежде на мой дневник, и я внимательно его слушаю, чтобы вынести на свет Божий еще и