Нина Горланова

Безымянка

Сначала было словоблудие.

Семейство Ивановых вышло во двор: у Сонечки — кулек с куриными косточками, у Антона — плошка с молоком, которое медленно покачивалось всем телом.

— Теть Паня, вы не видели?.. — Антон замер, вдруг почувствовав, как плоть ветра переливается по двору.

Дворничиха тетя Паня вскапывала клумбы, хотя вокруг еще ярко пылали мальвы из семейства мальвовых.

— Безымянку не видели? — взволнованно спросил Антон, всегда ожидавший от жизни приключений и боясь, что тетя Паня точно знает, где Безымянка, и тогда уже будет не так интересно.

Безымянка была любимицей двора — бездомная кошка, шкура у которой казалась сшитой из разных шкур: сначала у головы шла белая шерсть, бах — рядом кусочек рыжей, сбоку — черно-белые полоски. Одна половина головы — черная, другая — золотистая.

Тетя Паня Безымянку сегодня не видела и посоветовала скормить косточки Доходяге. Это собака Насти, не верящей во вращение Земли! Так пояснил Антон — сам-то он в свои шесть лет всякую минуту помнил о чудесном вращении планет.

— Ну, а Ольга, которая рядом с Наськой, вовсе на колы учится, — охотно прибавила дворничиха, у которой не было своих детей, но было свое мнение о всех детях двора. — Семь без четырех да три улетело.

Сонечка Иванова завистливо подумала вслух: «Зато у этих девочек собачка!».

— Должен же с ними быть кто-то умный, — отбил атаку ее папа.

— Когда я была маленькая, я умела считать только до двух, — сказала Сонечка, которой недавно исполнилось немало лет — целых пять.

Антон нашел под скамейкой семейство шампиньонов и вырыл два бело-розовых гриба: огромный и поменьше, Персей и Андромеда, да, похожи, хотя бы потому, что папа в отпуске и читает им про Персея, Персей богоравный… гриб богоравный, чиж богоравный. Антон зарыл остальные — маленькие грибочки — и плотно утрамбовал землю, чтоб шампиньонам было приятно, так его учила мама.

— Правильно, — похвалил отец. — Мы же должны быть гуманной частью природы.

От тела тети Пани во все стороны полетели жадные колыханья: жаль, что она до приезда в этот дом Ивановых не знала о съедобности шампиньонов. Все-то они знают, особенно Иванов-старший, из которого выскакивают только такие слова, как «гуманизм», как из его сына — всякие «Евразии».

Мама-Иванова прервала раздумье тети Пани: странно одета Настя — юбка в сборку на резинке надета вокруг шеи, как пончо, для тепла, должно быть, кто же ее родители? Как будто непонятно, что Настя — вроде кошки Безымянки, а мать у нее в тюряге. У Ольги-то мать есть, но… трезвитель по ней плачет.

— Вытрезвитель? — поправил Антон. — Она что: пьет?

— Нет, за ухо льет.

Мама-Иванова с крупными веснушками и прической «лисий хвост» была понятнее тете Пане, на лице у нее вон так и написано желание напоить всех чаем, обогреть. И слова она говорит простые: мол, если Ольгу отмыть, постричь, она бы ничего, несмотря на полноту…

— А вторую не отмыть? — спросил Иванов, в замешательстве потянув в рот сухую проволоку бороды. При этом он с угрызениями неизвестно чего разглядывал девочку Настю — да, с нею будет труднее, слишком долго отскребать придется, но тоже — не все потеряно. В том-то и прелесть жизни, что всегда не все потеряно — эти слова были начертаны улыбкой, вдруг разгулявшейся между усами и бородой на вечно задумчивом его лице, и Настя словно прочла все, что ей нужно, она подошла так близко, что стали видны красные червячки на щеках — точечные кровоизлияния. Сосуды вот так лопаются, когда печень совсем сдает, а между тем Насте, у которой сдала печень, никак не более семи лет. Тут у нее стали выдуваться из носа изумрудные пузыри, то из левой ноздри, то из правой, и Ивановы предпочли посмотреть вверх, где вдали, на высотном доме, неустанно бежали буквы световой рекламы…ЫСТАВКУ ФОТО-79! ДРАГОЦЕННОСТИ — ПУТЬ К СЕРДЦУ ЖЕНЩИНЫ… Наступали новые времена, открыто говорят, что путь к сердцу женщины лежит через драгоценности, в то время как Ивановы учат детей быть гуманной частью природы, чиж богоравный, стриж богоравный, а девочка Настя в это время вся замерла перед полиэтиленовым кульком, на нем изображены свежевымытые яблоки — капли воды так и блестят на них, так и переливаются. Вдруг девочка открыла рот так же широко, как ее собачка, и у обеих слюна потекла прозрачными струйками — как распахнулись у них слюнные железы! Это была слюна-79. В 1979 году Ивановы вплотную столкнулись с голодной слюной, и Мама-Иванова начала расспрашивать тетю Паню, ходит ли Настя в школу.

— Ученье — свет, а неученье — чуть свет и на работу. Как я вот. В школу она должна через две недели пойти.

Люди шли по двору, и все это были хорошие люди, днем они изнуренно тратили себя на работе, а вечером их принуждали ходить в дружине, посещать товарищеские суды и слушать лекции о вреде алкоголя. Видя Настю опаленной, с потрескавшимися руками, томимой жаждой, они кривили губы, не зря говорят, что человеческий мозг — это черный ящик, и понять его нельзя. Толпы черных ящиков шли по улицам, обтекая Настю, и лишь иногда кто-нибудь кормил ее. Тетя Паня часто кормила. Последний раз кормила ее в декабре, в конце, когда елку ставили, и вдруг Настя схватила петушка, стеклянного — хрум-хрум — и сжевала, за леденец приняла, такого красивого петушка и сжевала. А запах из кулька шел Насте прямо в нос, и из глаз ее выкатились жидкие горошины, а мимо уха пролетел одуревший от благополучия голубь. Тогда Сонечка открыла пошире кулек с куриными косточками, чтобы девочка могла их брать, и она брала, быстро-быстро пережевывала, после чего-то высасывала, а оставшееся месиво бросала своей собачке. У Сонечки по носу прошел сквозняк, предвещавший слезы, благо в это время подошла Ольга и что-то буркнула, продираясь сквозь завалы согласных, можно было понять «школьный лагерь», и вот уже она повернулась и пошла, двигая жирными мышцами спины, которые словно кричали: «Нам тесно в этом платье, узко, плохо — спасите нас!»

— Еще когда я считала только до двух, я тоже была полная!

В ответ на Сонечкины слова Настя убрала свой рот куда-то в область уха и еще раз взглянула на изображение яблок: хотелось заполнить все внутри рта жеваным яблоком, весь объем, потом — весь желудок и все, что ниже, а в эти же миги Антон, весь в ожидании приключений, впитывал медленную жизнь двора. Ветер раскачивал природу, кроме того дерева, которое наткнулось на ограду, давно, лет, может, десять назад, и с тех пор срослось с железной пикой в том же месте, где острие железом вонзилось в