помещавшиеся тогда в четырехэтажном жилом доме на Пионерской улице, были спаяны крепким товариществом. Машинистки, корректоры, наборщики, печатники, журналисты — все жили одним делом: выпуском газеты и листовок. Все понимали, что печатное слово имеет свою силу воздействия на людей, оно тоже оружие. Работали, не считаясь со временем, с усталостью, дружно. Бывало, в ночное дежурство каждый приносил по две-три картофелины. Их закладывали в общую кастрюлю. Ели без хлеба, запивая ягодно-фруктовым чаем. Тут не обходилось и без шуток.
Наша неугомонная Сима Капустина, возглавлявшая партийную организацию, решила к встрече Нового года поставить спектакль силами детей сотрудников редакции и типографии. По вечерам в ее комнате с банками красок, клея, с обрезками бумаги и картона собирались дети всех возрастов. У многих отцы были на фронте, некоторые семьи получили похоронки, и Симе хотелось подарить детям праздник. Под руководством Симы ребята клеили бумажные костюмы, маски, шапочки, мастерили елочные игрушки. Я написала какой-то нехитрый сценарий, стремясь, чтобы каждый ребенок принял участие в постановке. В красном уголке редакции проводили репетиции. Анатолий Догадов в письме с фронта писал:
«…Узнал, что дети рабочих типографии и редакции готовят праздничную программу и что дочь моя Ира аккуратно ходит на репетиции в красный уголок. О домашнем ее поведении мне отлично известно, но что представляет Ира в таком окружении, в обществе своих подружек, я не знаю. А очень хотелось бы знать. Прошу убедительно сообщить мне об этом. Одновременно хочется узнать о журналистах Магнитки, кто там остался, как поживает газета…»По вечерам «на огонек» в редакцию приходили наши постоянные авторы, местные поэты. Бывали артисты Московского театра сатиры, эвакуированного в Магнитогорск. Людмила Константиновна Татьяничева организовывала редакционные «среды». На них приглашали рабочих, строителей, учителей, врачей эвакогоспиталя, военных. Помню выступление генерала Борзикова, вернувшегося с фронта по ранению и назначенного начальником танкового училища. Однажды на «среде» должен был выступать Михаил Артамонов, наш «броневой» сталевар. Люди собираются, а его нет. Жил он неподалеку, в «доме сталеваров», и я пошла за ним. На стук никто не открыл. Дверь не заперта, захожу. Комната небольшая, с одним окном, тесно, голо, неуютно. Посередине — стол и лежит на нем кусок хлеба. Миша спит на узкой кровати в верхней одежде. С изумлением я увидела под ним толстые подшивки нашей газеты довоенной поры. Они служили ему матрацем. На мой оклик Миша быстро открыл глаза, сел и уставился на кусок хлеба, оставленный, верно, ему на ужин. — А я совсем забыл про «среду», — говорит он, поднимаясь с газетных подшивок. Мы молча идем с ним в редакцию. О чем и как он будет выступать на «среде», я не волнуюсь: знаю, скажет то, что надо и как надо. Я думаю о том, что он, голодный, пойдет потом в цех, в ночную смену, на тяжкую горячую работу. Наверно, там, у печи, он забудет про голод, забудет себя. Через много лет я приду в этот мартеновский цех, где после войны Михаил Артамонов стал мастером, Героем Социалистического Труда. Подхожу к третьей печи, где он работал, — и перед мной проносятся военные годы. Отдельные воспоминания вспыхивают в памяти и сплавляются в единую жизнь тех суровых лет. Военное прошлое этого цеха, плавившего броневую сталь для фронта, — это частица и моего прошлого.
