принимая каждые четверть часа сообщения.

Вездеход был в пути уже более двух часов и удалился от купола не меньше чем на тридцать миль, когда связь внезапно оборвалась. Спустя несколько часов, проведенных в тревогах и безуспешных попытках ее восстановить, следом отправился второй вездеход с двумя оставшимися коллегами Лейна. Они намеревались двигаться строго по маршруту первого, точно по колее, ни на мгновение не прерывая радиообмена.

— Впереди небольшое препятствие, — сообщил Гринберг часа через два. — От трубы, вдоль которой мы движемся, ответвляется еще одна, перпендикулярная. Растений на ней нет. Барьерчик невысок, и по ту сторону как будто все чисто. Мы возьмем его с ходу.

Затем в наушниках раздался испуганный вскрик и воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь шорохом эфира.

Сейчас, сутки спустя, Лейн шагал по полузанесенным следам. Купол базового лагеря остался позади, почти на скрещении «каналов», названных астрономами древности Avernus и Tartarus. Две гигантские грядки слева и справа от Лейна и образовывали этот самый Tartarus, или Тартар — так называемый канал. Путь вел Лейна в сторону Sirenum Маге, или Моря сирен — так называемого моря. Лейн полагал, что и оно образовано такими же точно грядками, как канал, — лишь пошире раздвинутыми и, может статься, не столь прямыми.

Шагал Лейн размеренно, сберегая силы. Солнце между тем добралось до зенита, и воздух прогрелся. Лейн давно уже выключил обогрев скафандра. Стояло лето, и здесь, в экваториальных широтах, температура к полудню поднималась до семидесяти по Фаренгейту.

Но в сумерках, когда сухой разреженный воздух стал быстро остывать, Лейну пришлось разбить палатку — кокон, напоминавший формой колбаску, а габаритами чуть больше человеческого тела. Когда герметичная палатка раздувалась полностью, внутри ее вполне можно было освободиться от тяжелого шлема. Встроенный в кокон обогреватель давал достаточно тепла. Лейн перевел дыхание, затем не спеша поужинал. Конструктор палатки предусмотрел все до мелочей — кокон принял форму пирамидки, когда Лейн уселся на встроенный в оболочку стульчак, снабженный съемным пластиковым пакетом.

В течение дня у Лейна не было нужды в подобных случаях прибегать к услугам палатки. Смекалистый конструктор скафандра не уступал в изобретательности автору палатки-кокона: сзади, чуть ниже пояса, имелся небольшой клапан-шлюзик, позволявший избавляться от всего лишнего чуть ли не на ходу и практически без потерь воздуха. Воздуха, но не тепла, поэтому никто не рискнул бы испытать работоспособность этого устройства на себе марсианской полночью — попытка закончилась бы мгновенным и жестоким обморожением.

Лейн проснулся по сигналу будильника. Уже рассвело. Позавтракав, он оделся, сложил палатку и упаковал в рюкзак вместе со всем прочим. Оставив на песке лишь пластиковый пакет с мусором — как знак пребывания человека в этом Богом позабытом уголке, — Лейн возобновил путешествие.

К полудню следы гусениц исчезли окончательно. Особой роли это не играло: для вездеходов здесь имелся единственный маршрут — бесконечный коридор меж грядок на трубах.

То, что Лейн видел сейчас, подтверждало сообщения водителей вездеходов: растения по правую руку выглядели захиревшими. Стволы и мембраны приобрели мертвенный буроватый оттенок, многие «спицы» казались надломленными.

Лейн ускорил шаг, и сердце вскоре тяжко забухало в груди. Целый час он понуждал себя выдерживать такой резвый темп, но конца бесконечной череде увядающих листьев все не было видно.

— Это уже где-то здесь, совсем рядом, — вслух известил он самого себя и притормозил. И тотчас же заметил впереди препятствие.

Та самая перпендикулярная труба, о которой сообщал по радио Гринберг, соединяла грядки между собой. Лейн подошел поближе, чтобы оценить и пощупать преграду. В памяти снова отчетливо зазвенел отчаянный вскрик Гринберга.

Воспоминание словно открыло некий клапан в душе, и безмерное его одиночество, запертое до сих пор в потаенных уголках сознания, как бы хлынуло мощным потоком, затопляя все прочие чувства. Иссиня-черное марсианское небо, вмиг утратив последние краски, оглушило космической беспредельностью. Лейн ощутил себя мизерным атомом живой плоти, затерянным в бесконечном просторе, — крошкой, ведающей об окружающем мире не больше новорожденного.

Словно младенец, крохотный и беспомощный...

Нет, одернул он себя решительно, не младенец. Пусть крохотный, но не беспомощный. И не младенец. Я человек, мужчина. Я — землянин, в конце концов...

Землянин: Кардиган Лейн. Гражданство — США. Место рождения — Гавайи, пятидесятый штат. Потомок немцев, датчан, китайцев, японцев, африканцев, чероки, полинезийцев, португальцев, российских евреев, ирландцев, шотландцев, норвежцев, финнов, чехов, англичан и валлийцев — как вам такой букетец? Тридцать один год. Пять футов, шесть дюймов. Сто шестьдесят фунтов. Голубоглазый шатен. Орлиный нос. Особые приметы: отсутствуют. Доктор медицинских и философских наук. Женат. Детей нет. Вероисповедание — методист. Относительно коммуникабелен. Радиолюбитель. Собаковод. Охотник на оленей. Ловец жемчуга. Неплохой сочинитель, но куда там До настоящей поэзии! Вот вам и все содержимое скафандра.

Можно добавить, впрочем, любовь к дружеским посиделкам за бутылочкой, неутолимую любознательность и отвагу. А сейчас еще и страх, отчаянный страх одиночества.

Наконец, стоя перед трехфутовым препятствием, Лейн взял себя в руки. Избавляясь окончательно от страхов и наваждений, он энергично, точно пес, выскочивший из воды, тряхнул головой. Легко, будто рюкзак вдруг утратил часть своего веса, Лейн вскочил на макушку преграды. Бросил взгляд на ландшафт за нею, но не заметил ничего необычного — все та Же багряная пыль, что и за спиной.

Пейзаж впереди имел одно-единственное отличие от пройденного пути: песок здесь густо усеивали крохотные растеньица. При более внимательном рассмотрении Лейн обнаружил, что нежные футовые росточки — точные копии гигантских «зонтиков» на трубах. И произрастали они не беспорядочно — нет, не ветер разносил здесь семена, — глазам землянина предстали ровные ряды рассады с регулярным интервалом примерно в два фута.

Сердце Лейна екнуло и зачастило. Такие посадки — несомненный след недавней деятельности разумных существ. Для диких марсианских ландшафтов это казалось невероятным, но было ведь — от факта не отмахнешься.

Лейну оставалось еще убедиться, что иные объяснения невозможны, что никакая игра случая, никакие природные механизмы не смогли бы придать «огороду» вид артефакта. Предстоит изучить эту рассаду