рапорт.

В комнате убитого над камином модель трехмачтовой шхуны. На стенах все картины изображают парусники. Мегрэ мог бы подумать, что находится в комнате бывшего моряка, если бы жандармский лейтенант, который вел расследование, не рассказал ему о забавных приключениях Деревянной Ноги.

Жюль Лапи никогда не был моряком. Он служил счетоводом в Фекане, в фирме, продававшей оснащение для морских судов: паруса, тросы, шкивы, а также продукты питания для долгих рейсов.

Закоренелый холостяк, мелочный до маниакальности, бесцветный, ограниченный. Брат его работает плотником на судоверфи.

Однажды утром Жюль Лапи — ему тогда было лет сорок — поднялся на борт «Святой Терезы», трехмачтового корабля, которому в тот же день предстояло сняться с якоря и отправиться в Чили за фосфатами. Лапи явился на судно с поручением весьма прозаическим: удостовериться, все ли товары доставлены, и потребовать у капитана оплаты.

Что же происходит? Моряки, жители Фекана, всегда подсмеивались над педантом счетоводом, который выглядел испуганным, всякий раз, поднимаясь по долгу службы на борт судна. Так произошло и в тот раз. С ним по обычаю чокнулись. Его заставили. Бог знает, сколько ему пришлось выпить, чтобы так наклюкаться.

Однако, когда во время прилива «Святая Тереза» скользила между молами нормандского порта, выходя в открытое море, мертвецки пьяный Жюль Лапи храпел в углу трюма, а команда считала, что он давно уже на земле — по крайней мере, все они так утверждали!

Трюмы закрыли. И только два дня спустя обнаружили счетовода. Капитан отказался повернуть обратно, уклониться от курса, и вот таким образом Жюль Лапи, который в то время имел еще обе ноги, оказался на пути к мысу Горн.

Во время того путешествия он лишился ноги.

Несколько лет спустя, в понедельник, его убьют из револьвера через несколько минут после того, как он бросит сажать помидоры. А Фелиси тем временем будет делать покупки в новой лавке Мелани Шошуа.

— Спустимся вниз… — вздохнул Мегрэ.

В доме спокойно и приятно благодаря игрушечной чистоте и вкусным запахам! Столовая, справа, превращена в покойницкую. Комиссар только приоткрыл дверь в комнату. Ставни закрыты, и лишь тоненькие лучи света проникают в комнату. Гроб стоит на столе, покрытом сукном, а сбоку салатник, наполненный святой водой, и в ней плавает веточка самшита.

Фелиси ждет Мегрэ на пороге кухни.

— В общем, вы ничего не знаете, вы ничего не видели, вы не имеете ни малейшего представления о том, кого ваш хозяин… кого Жюль Лапи мог принимать в ваше отсутствие…

Она смотрит на него, не отвечая.

— И вы уверены, что, когда вернулись, на садовом столе стояла только одни рюмка?

— Я видела только одну… Но если вы видите две…

— У Лапи кто-нибудь бывал?

Мегрэ садится возле газовой плитки. Он охотно чего-нибудь бы выпил, охотнее всего того розового вина, о котором ему говорила Фелиси. Вероятно, оно-то и хранится в бочке, виднеющейся в прохладной тени погреба. Солнце поднялось выше и мало-помалу высушило осевший на оконных стеклах пар.

— Он не любил гостей…

Занятный человек. Его существование совершенно меняется после неожиданного путешествия к мысу Горн. Он возвращается в Фекан на деревянной ноге, и все охотно подсмеивеются над его приключениями. Он живет еще более замкнуто и начинает долгую тяжбу с владельцами «Святой Терезы». Он настаивает, что во всем виновата компания: он попал на корабль не по своей воле, и, следовательно, судовладельцы несут полную ответственность за несчастный случай. Он очень высоко оценил свою потерянную ногу и выиграл тяжбу. Суд присудил ему довольно большую пенсию.

Жители Фекана продолжают подсмеиваться над ним. Он решает уехать от своих земляков, а заодно расстаться с морем, которое ненавидит, и одним из первых соблазняется широковещательными проспектами создателей Жанневиля.

Затем выписывает себе служанку — девушку из Фекана, которую знал еще ребенком.

— Сколько лет вы у него прожили?

— Семь лет…

— Сейчас вам двадцать четыре… Значит, вам было семнадцать, когда…

Мегрэ задумался и неожиданно спросил:

— У вас есть любовник?

Она смотрит на него, не отвечая.

— Я вас спрашиваю, есть ли у вас любовник?

— Моя личная жизнь касается только меня.

— Вы принимали его здесь?

— Я не собираюсь вам отвечать.

Отхлестать бы ее по щекам. Минутами Мегрэ хочется залепить ей пощечину или потрясти за плечи.

— Ведь я все равно до всего докопаюсь…

— Ни до чего вы не докопаетесь…

— Ах так! Не докопаюсь…

Он останавливается. Это уже слишком глупо! Неужели он будет пререкаться с девчонкой?

— Вы уверены, что вам нечего мне сказать? Подумайте хорошенько, пока еще не поздно.

— Я уже обо всем подумала.

— Вы ничего от меня не скрываете?

— Это было бы трудно! Говорят, вы настолько хитры, что от вас ничего не скроешь.

— Ладно, увидим!

— Не то уже видели!

— Что вы собираетесь делать, когда сюда приедут родственники и Деревянную Ногу похоронят?

— Не знаю.

— Вы думаете остаться здесь?

— Может быть.

— Надеетесь стать его наследницей?

— Весьма возможно.

Мегрэ никак не удается сохранить спокойствие.

— Во всяком случае, дитя мое, зарубите себе на носу одно: пока будет вестись следствие, я запрещаю вам отлучаться отсюда без разрешения полиции.

— Значит, я не имею права выйти из дома?

— Нет!

— А если мне захочется куда-нибудь сходить?

— Вы попросите у меня разрешения.

— Вы думаете, я его убила?

— Я думаю все, что мне нравится, и вас это не касается.

С него достаточно. Он взбешен. Он злится на себя, что доведен до такого состояния из-за какой-то Фелиси. Ей двадцать четыре года? Да где там! Она ведет себя, как девчонка двенадцати или тринадцати лет, выдумывает всякое и мнит о себе бог знает что.

— До свидания!

— До свидания!

— Кстати, что вы будете есть?

— За меня не беспокойтесь. Я не позволю себе умереть с голоду.

В этом он убежден. Он представляет себе: едва он уйдет, как Фелиси сразу же усядется за кухонный стол и станет медленно есть что придется, читая при этом одну из тех книжонок, которые она покупает у мадам Шошуа.

Мегрэ взбешен. Его околпачивают на глазах у всех, да еще кто — эта язва Фелиси.

Наступает четверг. Приехали родственники Жюля Лапи: брат, Эрнест Лапи, плотник из Фекана, человек сурового вида, со стриженными бобриком волосами и лицом, обезображенным оспой, его толстая усатая жена, двое детей, которых она подталкивает перед собой, как гусят. Его племянник, молодой человек девятнадцати лет, Жак Петийон, приехавший из Парижа: у него